нет такого большого Союза, как на Волыни», — писал о. Илиодор в июне 1907 г. Действительно, Союз рос и количественно, и качественно. К его потребительным лавкам и юридическим бюро прибавились товарищества для скупки сырья у крестьян и кредитные общества. Впереди был Почаевский народный банк, фонд которого образовался из полтинничных членских взносов, тех самых «пiврублей», собранных с бедных крестьян.

Конечно, главную роль играл о. Виталий. Союз был его любимым детищем. В старости уже архиепископ Виталий признается: «Из всех церковных предметов, которыми я владел в течение моей церковной службы, сохранился у меня, как самое дорогое, наперсный крест, поднесенный мне — архимандриту от Волынского „Союза русского народа“». Но кто знает, как выглядел бы Союз, да и возник ли бы он вообще, без того толчка, который придал ему бешеный темперамент юного о. Илиодора, чьи заслуги в деле становления монархического движения на Волыни признавали и друзья, и недруги. «Кто, как не он, своими вдохновенными речами сплотил в патриотическую дружину многомиллионное население Волыни в те дни, когда все распадалось».

Почаевский год показал, что потенциал о. Илиодора огромен и ограничивать его деятельность масштабом одного монастыря, как и одной семинарии, — значит колоть орехи микроскопом. Паства молодого проповедника не сводилась даже к тем тысячам богомольцев, которые часами слушали его в Почаеве. Херсонский союзник И. Фоменко писал, что о. Илиодора «вся благомыслящая Русь признала великим народным вождем», а В. В. Оловенников между прочим заметил: «О. Илиодор и так знает, что на Руси Святой есть не один миллион почитателей, болящих всегда душой за его жизнь».

Характерно, что пребывание в стенах древнего и славного монастыря побудило о. Илиодора не к молитвенному, а к патриотическому подвигу. Гражданская позиция взяла верх над монашеством, да и над священством.

Однако за прошедший год о. Илиодор показал себя не только талантливым проповедником. Проявились тревожные признаки, в первую очередь, привычка к жестокости и брани.

«…эта ожесточенная политическая борьба чуть не лишила меня душевного равновесия, — писал Сергей Труфанов. — Из скромного, непритязательного монаха, которым я был тремя-четырьмя годами ранее, я превратился в монстра дерзости».

Почти то же самое ранее написала о знаменитом монахе сотрудница «Нового времени» С. И. Смирнова: «То, что вывело его из душевного равновесия и нанесло ему неизлечимую рану, многими переносилось сравнительно легко — это была наша несчастная война и последовавший за ней внутренний разгром России. Казак Труфанов постригся и с крестом в руках пошел на защиту своих святынь: Православной Веры, Царя и Родины. Кругом лилась кровь, и вид этой истекающей кровью родины распалял его ненавистью к врагам. … Своими угрозами он хотел только предупредить, а не вызвать кровопролитие. Но вид русской крови, которая лилась по-прежнему, застилал ему глаза туманом, и он уже не владел собой».

Итак, душевное равновесие утрачено до умопомрачения. Так думали многие лица, сталкивавшиеся с о. Илиодором. Сумасшедшим его называли и в духовном училище, и в семинарии, и в академии. Такое же обвинение между делом предъявил ему ярославский архиеп. Иаков. То же подозрение высказывалось в Синоде, которому преосв. Антоний затем докладывал (30.V.1907): «все литературные выступления иеромонаха Илиодора свидетельствуют о его истерической ненормальности, почему считаться с ним необходимо как с человеком наполовину невменяемым».

В начале 1907 г., когда о. Илиодор напечатал свои яркие программные статьи, прогрессивная печать сразу объявила его «не вполне нормальным психически».

«Читая его вопли и завывания, невольно думаешь, что кровожадным монахом давно пора заняться казенному психиатру…

… Душевная болезнь, известная в медицинской науке под названием „мания величия“, смотрит из каждой строчки статьи. Неужели благопопечительное синодальное начальство не хочет призреть явно страждущего монаха».

После IV Съезда объединенного русского народа и последовавших резких высказываний со стороны о. Илиодора к тому же выводу пришел В. М. Пуришкевич: «Отец Илиодор болен. Слишком сильное напряжение духовное сказалось на бедняге: он стал заговариваться».

О. Илиодор подобные обвинения отрицал, сославшись, между прочим, на то, что остановился у врача — у доктора Дубровина. Действительно, последний не замечал в нем признаков умопомешательства ни в то время, когда жил с ним под одной крышей, ни на IV Съезде.

Да и сам преосв. Антоний со временем отказался от версии о сумасшествии, придя к такой формуле: «Илиодор вовсе не изувер-невропат, а хитрый и расчетливый интриган». В те же дни этому мнению вторил сотрудник «Речи»: «если это и безумие, то безумие систематическое», как у Гамлета.

Гораздо ярче в о. Илиодоре проявились черты не душевного, а духовного заболевания. В рапорте Синоду 12.VIII.1907 преосв. Антоний писал: «иеромонах Илиодор никого не слушает, пребывая в самообольщенной уверенности, что он избранный Богом спаситель России, которому нечего считаться с каким бы то ни было начальством».

Действительно, о. Илиодор свято верил в свое призвание пророка, посланного Богом страждущей России. Это убеждение было так сильно, что молодой священник даже не пытался воспринимать какую-либо критику в свой адрес. Все укоры о. Илиодор списывал на счет недостатков своих оппонентов, якобы преследовавших его из политических соображений (как Синод) или из личной зависти (как руководители IV Съезда). Но никогда не рассматривал полученные упреки по существу.

Некоторые современники определяли душевное состояние о. Илиодора аскетическим термином «прелесть». Этот диагноз ставили иеромонаху епископы тамбовский Иннокентий и тульский Парфений, а также другие лица.

Этот духовный недуг стал прогрессировать благодаря очевидному успеху, который имели почаевские проповеди у доверчивых волынских крестьян, — тому самому «неистовому обожанию», о котором так ярко сказал архиеп. Антоний.

Впрочем, во всех перечисленных отзывах преосв. Антония проглядывает его раздражение на доставившего немало беспокойства иеромонаха. С большей доброжелательностью о душевных болезнях о. Илиодора написал Л. Рагозин. Он противопоставляет богатые дары, данные талантливому священнику Богом, дьявольским «семенам» — самовозвеличению, гордыне, «желанию выступить на путь политического агитатора».

Душевные и духовные проблемы о. Илиодора сказывались во всех его делах. «Биржевые ведомости» справедливо замечали, что он «позорит свой иноческий сан». Точно так же о. Илиодор компрометировал и монархическое движение.

В Житомире. В Ростове-на-Дону (13–14.IX)

Узнав о своем переводе, о. Илиодор попросил отсрочку до 8.IX, то есть до праздника Рождества Пресвятой Богородицы, ссылаясь на кровотечение горлом. Действительно, эта болезнь начиналась у бедного инока чуть не при всяком нервном потрясении. Но настоящей причиной задержки, вероятно, было нежелание покидать Почаев.

Наконец, и этот срок подошел к концу. По сообщению биографии о. Илиодора, его прощание с о. Виталием «было чрезвычайно трогательное». Выразив сожаление, что охватить проповедью всю Волынь не удалось, архимандрит произнес сдержанное, но емкое наставление: «Но ты иди туда, а я останусь здесь, и оба не будем забывать простого темного и обездоленного Русского народа».

Покинув лавру, о. Илиодор приехал в Житомир к преосв. Антонию. Тот сразу дал понять, что вовсе не желает жить