В конце февраля священник окончательно покинул Волынскую губернию и отправился в Петербург, где участвовал в III съезде «Союза русского народа». На открытии о. Илиодор произнес скандальную речь, призвав помещиков раздать свои земли крестьянам во исполнение евангельского завета. В той же речи оратор образно представил революцию в виде «гидры, у которой голова жидовская, брюхо армянское, ноги польские, а руки русские. Голова замышляет, брюхо обещает, ноги убегают, а руки попадаются».

Второй целью приезда в Петербург была, по-видимому, встреча с преосв. Гермогеном, который, как член Синода, находился тогда в столице. О чем шла речь — можно лишь догадываться, ввиду упоминания биографа о давлении, оказанном на преосвященного ввиду его покровительства строптивому монаху.

Сам Сергей Труфанов без пояснений сообщает, что «счел нужным заехать в Петербург», зато во всех подробностях описывает, как, будучи помещен на Ярославском подворье в комнате, соседней с кабинетом преосвященного, однажды подслушал любопытный разговор еп. Гермогена, архим. Феофана (Быстрова) и приват-доцента академии иеромонаха Вениамина (Федченкова) с Григорием Распутиным. «Дверь из моей комнаты была открыта, и мне было все слышно, что говорили в кабинете». Не удовлетворяясь услышанным и не узнав таинственного гостя по голосу, о. Илиодор не постеснялся даже заглянуть внутрь.

Получив от преосв. Гермогена документ о своем назначении, он окончательно перебрался в Царицын.

Заполучив, наконец, себе о. Илиодора, царицынские союзники ликовали, «так как ему предшествовала широкая слава смелых противореволюционных выступлений в Ярославле и в Почаевской лавре». Иеромонаха «восторженно встречали русские люди обеспеченного класса» — купцы, возглавлявшие Союз.

Царицын и его монастырь

Свое служение в этом городе о. Илиодор исчислял с 28.II.1908 — с четверга первой недели Великого поста и с предпоследнего дня зимы. С этого дня для самого священника началась тяжелая страда, а для местного простонародья — духовная весна.

О. Илиодор еще не понимал, в каком месте он оказался. Достаточно сказать, что в трех верстах от подворья находилась местность с говорящим названием «Вор-гора». Правая печать утверждала, что царицынский «народ» «сильно опошлился и пошел плясать под инородческую дудку, — стал забывать все родное, святое».

Развращение царицынцев та же печать объясняла инородческим засильем, в особенности еврейским: «…куда ни взглянешь, всюду натолкнешься на представителей „гонимого“ племени, забравших в свое исключительное пользование самые лучшие по прибыльности дела. Русских врачей, напр., у нас всего два, а жидов-эскулапов — около 50; затем главнейшие операции по торговле рыбой, углем, лесом, хлебом и т. п. — исключительно в жидовских лапах. Все лучше оплачиваемые должности, все видные места заняты тоже жидами. Из 7 типографий две жидовские (Гуревича). Далее гостиницы и номера для приезжающих — жидовские! Национально-русских предприятий по предметам главного производства и сбыта очень мало, — не более десятой части. Кроме жидов, в Царицыне масса поляков, армян, персов, горцев, а из русских много нецерковных раскольников и прочей сектантской швали».

Познакомившись с Царицыном, о. Илиодор в горькую минуту будет его бранить на чем свет стоит — «неверный и развращенный город», «разбойнический и окаянный город», «город плутов и разбойников», «Содомно-Гоморрский град», «большой портовый город с пыльными грязными улицами, с богатыми каменными домами, в которых живут богатые развратники, безбожники, пьяницы, блудники, газетные гады и разная нечисть», где «мошенник на мошеннике, вор на воре», где живут «безбожники, головотяпы», где отвратительны даже свиньи и собаки.

Благоустроенность города оставляла желать лучшего. Мостовые были так плохи, что осенью 1910 г. казанский архиепископ Никанор (Каменский) предпочел ходить по ним пешком, нежели ездить на извозчике, а И. Ламакин вспоминал, как «тащился» от вокзала до монастыря «по рытвинам и глубоким пескам недомощенных улиц».

Однако в Царицыне было и нечто родственное о. Илиодору — казачество. «По улицам Царицына то и дело мелькают оранжевые лампасы, и придыхательное „г“ слышится чуть не в каждой группе разговаривающих», — писал тот же Ламакин.

Свято-Духовское монастырское подворье только начинало свою славную историю. В 1903 г., по получении саратовской кафедры, преосв. Гермоген обратился к царицынской городской думе с просьбой выделить место под постройку монастыря. 17.II.1904 дума отвела участок размером 20 на 52 саженей на 771-м квартале, за полотном железной дороги. Как с негодованием отмечал потом о. Илиодор, «гласные дали места евреям под синагогу, старообрядцам под церковь, армянам тоже, полякам под костел», и все это в городе, на хорошем месте, а православный монастырь отправили на окраину, «где пасется скот».

Впрочем, когда трудами о. Илиодора подворье стало расти, благочестивое народное сознание наделило это пастбище сакральным значением. Оказывается, скот тут не просто пасся. Он часто останавливался, переставал щипать траву, утыкался лбом в землю и замирал, будто к чему-то прислушиваясь. Должно быть, слышал будущие зажигательные речи о. Илиодора! Ходили также легенды о чудесных видениях, появлявшихся на этом пустыре.

К приезду о. Илиодора тут уже разместились два бедных строения — церковка на сотню человек и крохотная пономарка — «три шага длины, да шага полтора ширины». Вокруг повалившийся забор. Братия подворья состояла из двух послушников.

Сам новоиспеченный настоятель был вполне под стать своему, с позволения сказать, монастырю, — 27-летний иеромонах с 3 рублями 7 гривнами в кармане и очень скверной репутацией.

Апологетическая биография сообщает, что, увидев, куда попал, священник смиренно заметил: «Такова воля Божия о мне, окаянном грешнике», но подобная благочестивая терминология для него совершенно не характерна.

Обозрев свои владения и разместившись, за неимением другого жилища, в холодной пономарке, о. Илиодор начал трудиться. «Я ходил с рулеткой и размерял места — братия глядела на меня и думала, что я умом рехнулся; так казались им несбыточны мои надежды и планы». Даже лидеры местного «Союза русского народа» отговаривали его: «Ты, батюшка, ничего в Царицыне не создашь».

Но планы у него были грандиозные. Как Петр Великий, стоя «на берегу пустынных волн», уже видел свою будущую столицу, так и о. Илиодор, бродя по пастбищу, предвкушал появление на этом месте совсем других овец и пастырей.

Он мечтал воплотить в Царицыне свой идеал обители, которая сочетает духовное служение с гражданским, собирая вокруг себя, объединяя и просвещая народ. В перспективе царицынское подворье виделось о. Илиодору монастырем, словно восставшим со страниц древнерусских летописей. «Сия обитель будет местом просвещения народа религиозно-патриотического. В ней будет собрана дружина миссионеров, проповедников. Насельники ее будут словом устным и печатным беспощадно бороться с безбожием, иноверием, вольномыслием, сектантством и крамолой супостатов». Целый монастырь таких же Илиодоров!

Обращаясь к горожанам с просьбой о пожертвованиях, он писал в своем обычном настоятельном тоне: «Помогите же подражать дням древним. Помогите устроить такой монастырь, чтобы он служил Русскому православному народу. Время требует такой обители».

Первые враги

С