независимыми денежными средствами». Второй важной фигурой в отделе был пожилой В. Ф. Лапшин, самородок, прошедший путь от крестьянского сына до богатейшего купца, лесопромышленника и владельца пароходства. Рогович отмечал, что Лапшин «отличается светлым умом, твердой волей и непоколебимыми русскими православными убеждениями». Оба купца одинаково преуспели в деловой, политической и общественной деятельности: Рысин был председателем попечительной комиссии по устройству Александро-Невского собора, а Лапшин ранее был городским головой.

Узнав, что о. Илиодор надеется перейти в Саратовскую епархию, союзники стали приглашать его остаться в Царицыне. При этом они энергично жаловались на местное и вообще русское духовенство, которое не поддерживает «Союз русского народа». Биограф уверяет, что иеромонаха сразу же насторожило злорадство, с которым царицынские союзники осуждали и местное, и все русское духовенство за бездеятельность, но, скорее всего, эти здравые размышления приписаны священнику задним числом.

Хотя о. Илиодору, рассчитывавшему на куда лучшую должность, вовсе не улыбалось оставаться в этом маленьком городке, союзники — «особенно купечество» — все-таки отправили преосвященному телеграмму с просьбой назначить гостя к ним в качестве председателя местного отдела «Союза русского народа». В свете последующих событий любопытно, что особенно об этом хлопотали члены Союза из числа купцов.

Первая встреча о. Илиодора с преосв. Гермогеном произошла, вероятно, около 20-го ноября. Биограф расписывает «радость и отеческое участие», с которым владыка встретил посетителя, но сам еп. Гермоген признавался, что поначалу был предубежден против него. «…упорная, настойчивая молва левых газет об иеромонахе Илиодоре, в течение некоторого времени по прибытии последнего в Саратовскую епархию, невольно влияла и на меня, и я недоумевал относительно истинных духовных и нравственных качеств этого пастыря-инока». Действительно, благодаря прогрессивной печати о. Илиодор явился в Саратов с репутацией погромщика и бунтаря в одном лице. Еп. Гермоген наверняка слышал и о недоразумениях между своим собеседником и духовными властями. За короткий период своего церковного служения о. Илиодор не сработался уже с двумя архиереями и печатно обругал еще нескольких. Все это не внушало надежду на плодотворность предстоявшего ему труда.

О. Илиодор, как видно из его письма, просил административное место в духовно-учебных заведениях, рассчитывая, следовательно, вернуться к своей карьере ученого монаха, прерванной незабвенным почаевским годом. Но вместо этого преосвященный предложил ему должность настоятеля архиерейского подворья в Царицыне. Справедливо отмечая, что «посылать ученого иеромонаха на голую степь — уж слишком смахивало на ссылку», биограф объясняет этот афронт отсутствием в епархии другого места. Но ввиду предубеждения владыки против незнакомого ему ранее о. Илиодора отказ в хорошей должности выглядит совсем иначе. Царицынский же вариант всплыл, очевидно, в связи с телеграммой союзников, которые, как потом говорил иеромонах, «выписали себе иер. Илиодора».

Вновь проезжая Царицын на обратном пути из Саратова, иеромонах по приглашению своих единомышленников выступил на собрании местного отдела «Союза русского народа» (25.XI). Послушать знаменитого проповедника собрались «огромные толпы народа», так что не уместившиеся внутри «тысячи людей стояли на улице перед окнами аудитории».

Согласно апологетической биографии, в тот день оратор говорил об интеллигентах и инородцах — двух ненавистных ему категориях лиц. По сведениям властей, речь была гораздо ярче и носила политический характер: «На собрании, с самого начала превращенном в бурный политический митинг, о. Илиодор выступил с резкой речью, направленной против Государственной думы и вообще нового режима, введенного, по его словам, подкупленными жидами и жидовскими прихвостнями вельможами и министрами, и против представителей правительства, которых он обвинял в казнокрадстве». Самой яркой частью выступления стало подхваченное слушателями пение анафемы левым членам Государственной думы.

Когда о. Илиодор закончил говорить, возбужденная толпа высыпала на улицу и, захватив иконы, хоругви и союзные знамена, пошла по городу. Впереди несли царский портрет. Пели гимн, молитвы и все ту же анафему. О. Илиодор «дирижировал» пением и кричал: «Долой крамольников!». Главным же лозунгом этого шествия стал обычный клич «Русь идет!».

По обыкновению, о. Илиодор требовал от встречных, чтобы они снимали шапки перед шествием и царским портретом. Сами участники шли с обнаженными головами. С лиц, не желавших последовать этому примеру, манифестанты сбивали шапки.

Узнав о происходящем, полицмейстер М. К. Бочаров распорядился прекратить импровизированное шествие. «К сожалению, — ответил о. Илиодор полицейскому гонцу, — не смею этого сделать: Русь идет».

Словом, отчасти повторились события, имевшие место при проезде о. Илиодора через Ростов-на-Дону двумя месяцами ранее. Как и там, власти были шокированы экстравагантным поведением заезжего проповедника.

О. Илиодору передали, что полицмейстер сказал Рысину и Пирогову: «какой-то монах приехал и ко мне не явился. Я его могу выслать из города в 24 часа и арестовать. Я не допущу, чтобы он был на службе здесь!». Эти слова будто бы прозвучали еще в первый приезд «какого-то монаха», хотя гораздо логичнее было бы связать их со скандальным шествием, после которого Бочаров, узнав о дерзком ответе священника на его распоряжение, «буквально взбесился». Как бы то ни было, о. Илиодор нажил себе могущественного врага, еще не успев даже официально перевестись на новое место.

Ни власти, ни газеты не интересовало, что шапки сбивались по патриотическим соображениям, а конечной точкой шествия стал храм. Царицынские подвиги о. Илиодора изображались в ярких красках. Печать сообщила, будто к шествию примкнули хулиганы, устроившие несколько избиений. Разъяренный Бочаров доложил дело губернатору гр. С. С. Татищеву в самом серьезном виде:

«Илиодор [на] воскресном собрании Русского народа [в] присутствии духовенства превратил собрание [в] митинг, говорил человеконенавистнические речи, пел [с] присутствовавшими анафему левым депутатам; идя крестным ходом, [в] присутствии благочинного, дирижировал пением толпою гимна, молитв, анафемы, „ура, Русь идет“, заставляя встречных обнажать головы. Хотя прошло благополучно, — [в] будущем подобная экзальтация темной толпы может породить [нрзб]. [В] воскресение ожидаю осложнений, союз [нрзб] моего, духовенства влияния». Словом, тенденциозное изображение действий о. Илиодора уже началось.

Промежуточный период (декабрь 1907 — февраль 1908 г.)

Так прошло первое знакомство иеромонаха с Саратовской епархией. Предложенное преосв. Гермогеном назначение в «голую степь» о. Илиодору было не по душе. Степей ему и на родине хватало. Если о губернском городе Грибоедов писал: «В деревню, к тетке, в глушь, в Саратов», то к уездному Царицыну эти определения относились в еще большей степени.

«Когда меня перевели из Почаевского монастыря в Царицын, я был сильно опечален этим, — вспоминал о. Илиодор. — Я поехал в Москву к митрополиту Владимиру и стал жаловаться ему на несправедливое распоряжение Свят. Синода. Митрополит Владимир, выслушав мою жалобу, спросил: „Там паства есть?“. — „Есть“, — ответил я. — „Ну, и поезжайте с Богом“».

О. Илиодор вернулся на Волынь, где стал дожидаться оформления своего перевода. 17.XII.1907 еп. Гермоген представил в Петербург соответствующее прошение, а определение Св. Синода состоялось 12–16.I.1908. 27.I преосвященный назначил о. Илиодора заведующим Царицынским Свято-Духовским монастырским подворьем и противосектантским миссионером в районе Царицынского уезда, с жалованьем 60 руб.