4 день журавля, Суард

Орис бие Морелле, мастер Шорох

Орис проснулся от тишины. Прислушался, пытаясь привычно поймать отзвуки кухонной стряпни, детские голоса, топот – но услышал лишь скрип древоточца, шорох дождя и далекий бой Кукольных часов. Без отца дом словно вымер. Даже обязательные разминка на полчаса, обливание ледяной водой из колодца и страница из Катренов Двуединства не смогли отогнать ощущение пустоты и ненужности.

Мама тоже мало походила на себя, обычную. Нет, она не плакала, не одевалась в траур – лишь вплела алую ленту в косу. Но она не пела, подкидывая блинчики на чугунной сковороде, и улыбалась сыну слишком ласково и грустно.

– Думаешь, он жив? – решился спросить Орис и тут же понял, что зря.

– Все в воле Двуединых. – Фаина пожала плечами. – Он долго был с нами, много дольше, чем мы могли бы мечтать, и ушел счастливым. Чаю?

– Да.

Спины коснулся лед: чужой взгляд. Орис обернулся к двери, нож сам собой скользнул в руку. Проем был пуст, освещенный фонарными жуками коридор – тоже. На миг показалось, что шевельнулись тени по углам, зашелестели страницы Хроник, и сейчас отец по обыкновению прочитает мудрое и малопонятное изречение… Но вместо этого раздался стук дверного молотка.

Орис вскочил, едва не расплескав чай, бросился к двери – словно в самом деле на пороге мог оказаться отец. Лишь в прихожей он заставил себя перейти на шаг, успокоить дыхание: негоже мастеру теней вести себя, как брошенному ребенку.

На крыльце топтался мальчишка в промокшей насквозь куртке.

– Светлого дня. – Хомяк поклонился.

– Светлого.

Орис отступил и пропустил мальчишку в дом. Тот вошел, закрыл дверь, миг помялся: с его волос капало, ботинки хлюпали и оставляли на вымытом до блеска плиточном полу бурые лужи.

– Вас ждут в конторе, мастер Шорох, – сказал он, не поднимая глаз, куда-то в сторону.

Выглядел мальчишка плохо. Всегда румяные пухлые щеки побледнели, проступили скулы, плечи напряглись, словно он каждый миг ожидал удара.

– Рассказывай, – приказал Орис. – С того момента, как новый Мастер вас забрал.

Мальчишка дернулся, поднял на него расширенные глаза, схватился обеими руками за рот. Пальцы его мелко дрожали.

– Умна отрешения, Хомяк, – ровно и тихо велел Орис.

Руки подмастерья расслабились, опустились. Глаза закрылись. Две ноты «умм-на-сонн» завибрировали в горле. Сопротивляться приказу своего мастера он не мог – даже если новый Мастер Ткач приказал молчать.

Орису невольно вспомнилось, как его самого учил отец. Его и Стрижа.

Темно. Холодно. Ссадины и ушибы горят, подвернутая нога при каждом шаге простреливает до самой макушки. Тихий голос Мастера:

– Направо. Сверху! Стой. Два шага назад. Вперед, быстро! Прыгай! Замри.

В ушах гудит кровь, но надо слушать очень внимательно и выполнять мгновенно, без размышлений. Каждая ошибка – боль: полоса препятствий сделана не для игры. В пять лет пройти ее сложно, а с завязанными глазами – почти невозможно. Только Мастер не знает слова «не могу».

– Слева! Сверху! – предупреждение тонет во вспышке боли, мокрые камни под спиной кажутся мягкими и уютными, только бы не вставать, не идти больше… но голос Мастера так же тих и ровен: – Поднимайся. Вперед. Пригнись, замри. Шаг назад, быстро вперед, бегом! Стой.

Вместо кубиков и лошадок у них были звездочки, ножи и спицы. Вместо сказок про русалок и добрых духов – хроники гильдии и Канон Полуночи. Вместо родителей, учителей и богов – Мастер. Хозяин. Отец. Бог. Только Мастер: ни один из старших учеников не допускался к тренировкам. «Ибо нет для ткача иного счастья, нежели исполнение воли Брата, и Мастер Ткач – уста Его».

– …переплывете реку, найдете на острове монету, вернетесь и отдадите мне, – объяснял задание Мастер, тщательно привязывая правую руку Ориса к левой Стрижа. – Веревку не рвать, вы одно целое. – Он повторил то же с ногами. – Вернется один – второго утоплю сам. Вперед!

К тому времени как в доме по улице Серебряного Ландыша появились новые приемные дети, Орис и Стриж умели многое, и прежде всего – доверять только друг другу и подчиняться только Мастеру. Оба твердо знали: то, что новенькие будут называться братьями, ничего не значит. Их всегда было двое и останется двое.

Первым Мастер привел семилетнего Ласку. Сын деревенского кузнеца потерял всю родню в пожаре и подался в город, где и попался на глаза Мастеру Ткачу. Он запер мальчишку в чулане и велел к чулану не подходить. Орис только и успел, что мельком глянуть на перепуганную и заплаканную физиономию.

«Познакомитесь, когда Хисс признает его», – сказал Мастер загадочные слова.

На следующий день в тот же чулан отправились еще двое сирот, шести и семи лет. А ночью пришел Риллах Черный и отвел их в храм. Ни Орису, ни Стрижу не удалось подсмотреть, что с ними там делали – Мастер приказал не покидать дом до рассвета, а ослушаться прямого приказа было невозможно.

Вернулся один Ласка. Такой же круглощекий, но не умеющий ни плакать, ни пугаться, ни смеяться по-настоящему. О том, что с ним было в храме, он не помнил совершенно, как не помнил чулана. Ему казалось, что он впервые пришел в этот дом.

Только с появлением последнего подмастерья, Угря, завеса тайны приоткрылась. Тогда Орису казалось, что он ловко подслушал разговор отца с настоятелем, это теперь он знал точно: ни один чих подмастерьев не проходит без ведома и согласия Мастера.

– …собираешься показать их Брату вместе с этим шерским сынком? – доносилось из щели в каминной трубе.

– Нет. Брат видел их достаточно часто за последние годы.

– Хм. В твоих словах есть резон, – в голосе настоятеля послышалась усмешка. – Я вижу, ты всерьез готовишь…

– …последний. Если не примет его, больше не буду…

– …покажи мальчику.

Дальше Орис не слышал, но что именно и кому Риллах велел показать, узнал очень скоро. Вместе с Угрем Мастер отвел в храм еще одного злобного волчонка из трущоб. Орис был уверен, что уж он-то вернется подмастерьем: от него разило тьмой. Но оказался не прав.

В этот раз Мастер взял его с собой. Одного, без брата. И велел ничего ему не рассказывать.

По дороге к площади Близнецов рассмотреть будущих подмастерьев Орис не сумел: лица прятались под капюшонами, а движения напоминали дерганье марионеток. Травкой от них не пахло, значит, Мастер ввел их в транс как-то иначе.

– Жди, в храм тебе заходить нельзя, – велел отец и скрылся за высокими черными дверьми.

Что ж, приказ был ясен как день. Ждать, не заходить, но смотреть в оба: в храме достаточно окон, пусть они и выше второго этажа. Но резьба и статуи вполне заменяют лестницу.