Разверзнись сейчас потолок и обрушься в покои, Строилов былбы поражен менее, чем этими словами. Она что, издевается?! Он вытаращился наимператрицу, сидевшую напротив с невинным видом. Тут еще Дашкова подлила маслав огонь:

– Я считаю героическим мужеством не храбрость в сражении, неудальство в поединках и попойках, а способность жертвовать собою и долгострадать, зная, какие мучения еще ожидают вас впереди!

Страдать? Мучения?! Валерьян дико водил глазами от однойсобеседницы к другой, как вдруг его осенило: да ведь императрица, заботясь осудьбе их будущих сношений, хочет подыскать прикрытие, требуемое приличиями!Хоть великосветский брак поддерживался искусством давать друг другу свободу,все ж какая-то там где-нибудь в отдалении существующая жена будет защитою отсплетен.

Вообще-то была одна женщина, на которой Валерьян был бы непрочь жениться, но она не имела никаких средств; вдобавок была его кузиною, хотяих отношения давным-давно уже вышли за рамки чисто родственных. Анна былапревосходною любовницею; и Валерьян рассудил, что она и впредь может таковойостаться. Ведь выгодный брак – это именно то средство, какое ему сейчас сильнеевсего необходимо для поправления дел своих! И тут-то вероятность удачи сильнее,чем в картах. Уж наверняка императрица позаботится, чтобы ее будущий фаворитбыл хорошо обеспечен.

Мысленно перетасовав всех известных ему богатых невест,Валерьян ощутил в себе полную готовность пойти ва-банк и прямо сейчас женитьсяна любой или на всех сразу. Но сдаться так стремительно счел все женеприличным. Надобно было поманежиться. Однако императрица ждала ответа, иСтроилов, приняв как можно более важный вид, провозгласил:

– Ничто, никакие богатства и красота несильны взманить меняна женитьбу вопреки выбору сердца!

– Богатство? – рассмеялась Екатерина. – Да кто здесь говорито богатстве и красоте?! Она бесприданница и весьма нехороша собою. Но… мояпротеже!

Воображение Валерьяна стремительно нарисовало образкакой-нибудь претолстой и превысокой ростом немки, которая умеет хорошоготовить всякие картофельные приправы и едва ли знает что-нибудь другое. Нонет, не может и речи быть о мезальянсе! Эта особа наверняка родственница императрицы,и сие следует ценить. Конечно, милое личико способно заставить мужчину вовсякие годы дурачиться, согласно с аксиомою: «Любви все возрасты покорны!»Валерьян припомнил, как его отец перед смертью поучал при выборе будущейневесты не искать умницу и красавицу: «В таких предерзости находятся, надобнопредпочесть им посредственность и даже безобразие, потому что они в супружествелюбовь и верность твердо и с удовольствием хранят!» Вдобавок жениться накакой-нибудь девице из императорского рода (он уже вполне уверовал в родствосвоей предполагаемой невесты с Екатериною), пусть она даже неприглядна и бедна,и заиметь связи, которые постоянно поддерживали бы его, казалось Валерьянугораздо заманчивее, чем взять богатую красавицу, но не иметь высоких покровителей.

Право, никогда еще голова графа не трудилась стольнапряженно, никогда большее количество мыслей не роилось в ней за столь малоевремя! Ему представилось, что Екатерина дает ему карту!.. Карта глупа, а небивши, не убьешь, – значит, надо бить. То есть вступать в эту игру, затеянную,конечно, для его же грядущей пользы.

Так-то оно так, но Валерьян позабыл, что существуют люди,определенные роковой силою неминуемо проигрывать. Он был как раз из их числа…

– Что ж, вы согласны, граф? – спросила наконец императрица,которая с величайшим интересом наблюдала за гримасами Валерьяна, означавшиминапряженную работу мысли и смешившими ее до изнеможения.

– Я ваш покорный слуга, – выдавил Строилов.

– Слово? Не отступитесь? – настаивала императрица.

– Честь превыше всего! – пробормотал граф, холодея отсобственной смелости, и счел наконец себя вправе спросить: – Да кто ж невестамоя?!

– Так, одна несчастная, заключенная в крепости, – небрежноотвечала Екатерина, наливая себе еще кофе. – А вам не все ли равно?

Пистолетный выстрел не попадал так метко в цель свою, какэта небрежная интонация, в одно мгновение разрушившая все честолюбивые мечтыСтроилова! Его изысканные и любезные манеры как рукой сняло, он взвился скушетки с хриплым ругательством на устах. Тут же раздвинулись тяжелые портьеры,скрывавшие вход в будуар императрицы, и на пороге стал высокий, статный,могучий, будто Геркулес, красавец с мрачным взором, облаченный в гвардейскиймундир и с обнаженной саблею в руках.

Это был Григорий Орлов – любовник, признанный фаворит иверный друг Екатерины, грубиян, забияка, лихая душа, всегда готовый на ссору ина то, чтобы снести голову своему обидчику. Он сам не боялся пожертвоватьжизнью, когда не было другой разменной монеты, но и прикончить супротивникабыло для него так же просто, как пришлепнуть комара. Все братья Орловы былитаковы, это была их родовая черта. По преданию, их отец, за силу и храбростьпрозванный Орлом, замешанный в 1689 году в Стрелецком бунте и приговоренный ксмерти, всходя на плаху, спокойно оттолкнул ногою окровавленную, только чтосрубленную голову товарища, мешавшую ему пройти. Царь Петр Первый увидел этодвижение, оно ему понравилось. Орел был помилован…

Валерьян понял, что попал в ловушку.

– Негодяй! – медленно и хрипло, с трагическими ноткамипроизнес Орлов, не спуская с него пламенных очей. – Я мог бы прикончить тебяпрямо здесь, только жаль кровью марать ковры в покоях матушки-государыни! – Онприжал руку к сердцу и поклонился Екатерине, которая сидела, собрав губыкуриною гузкою, чтобы не дать им расплыться в приступе неудержимого хохота.

– Но император!.. – пискнул Валерьян, наконец-то вспомнивсвоего покровителя и мечтая сейчас об одном: как-нибудь выскользнуть из этогоужасного кабинета, броситься в ноги государю и поведать, каким недостойнымиздевательствам и мучениям подвергают его верных слуг и друзей.

– Император?! – взревел Орлов, и глаза его сверкнулиненавистью. – Да его величество мне орден пожалует, коли я такую тварь, как ты,уничтожу!

– Что же я сделал?! – едва смог трясущимися губамипроговорить Строилов, лихорадочно перебирая в голове все свои мыслимые инемыслимые прегрешения. «Может, по пьянке натворил чего?» – подумал, холодея, ис изумлением увидал, что Орлов, распахнув на груди камзол, вынул четвертушкубумаги, исписанную кругом, и брезгливо подал ему.