– Несли мраморную плиту, да и уронили! Вдребезги, на мелкиекусочки разбилась! Один обломок просвистел через весь коридор, наподобиестрелы, и вонзился в шею графу Строилову. Отсель и шум, и ругань.

– Валерьяну Строилову? – изумилась Екатерина. – А он-токаким боком здесь? Строителем сделаться решил, чтоб фамилию оправдать?

– Дорогу указывал, куда нести, – сухо сказала Дашкова,увидев, что на лице императрицы нет и следа сочувствия к раненому, иподстраиваясь под ее настроение.

Впрочем, отнюдь не безразличие, а злорадство сверкнуло вглазах Екатерины. Пуще всего не терпела она в людях глупой беспардонности, аэтим-то как раз и грешил Строилов…

– Куда ж волокли сию плиту? – поинтересовалась Екатерина.

Но тут Дашкова поскучнела и неохотно ответила: мол, вкомнату Елизаветы Романовны.

Императрица поджала губы. Елизавета Воронцова была родноюсестрою Екатерины Дашковой, но, в отличие от той, никакой приязни к государынене питала, а числилась вполне официально любовницей Петра III, недавнополучившей, кстати сказать, высшую русскую государственную награду для особыженского пола – орден Святой Екатерины. В недавно построенном Зимнем дворцепосле переезда туда царской семьи еще продолжалась внутренняя отделка:поправляли потолки и крышу, в которой вдруг обнаружилась течь; отделывалимрамором стены аванзалы и античной комнаты; строили манеж и над ним наводиливисячий сад. С особенным тщанием украшали комнату камер-фрейлины ЕлизаветыВоронцовой, расписывали потолочный плафон, стены…

– Да, – проронила Екатерина, – вот, кстати, Елизавета,которую отнюдь не назовешь моей благожелательницей. – Но, увидев, какисказилось лицо княгини Дашковой, которая весьма болезненно переживала то, чтоона называла позором сестры, поспешила пояснить: – Я к тому, что все это полнаячепуха – насчет имен. Петр Великий вон тоже Петр, но он мне – образец дляподражания, жизнь его – лучший советчик. В одном я уверена доподлинно: с тойЕлизаветою, у которой мы с тобой вчера побывали, надобно что-то делать. Господьс ним, с ее благожелательством, – не натворила бы вреда!

– В ее положении? – пожала плечами княгиня. – Это весьмазатруднительно!

– Бог весть… – осторожно молвила Екатерина. – К императору,сама знаешь, какое отношение. Особливо в гвардии. Трон под ним может изашататься. А ну как познает народ, что в крепости заточена дочь их любимойЕлизаветы Петровны, Елизавета тож? Никому же, кроме нас, пока не ведомыоткровения ее и в обмане признания. Да и верить ли сему, пока не знаю. А колиона единожды наследницею назвалась, кто ей помешает и другожды так поступить?

– Кто? – вскинула Дашкова свои угрюмые, широкие брови. – Давы! Вы и помешаете!

Минуту подруги напряженно глядели в глаза друг друга.

– Гвардия вас любит, – тихо проговорила княгиня. – Но каквсякая любовь мужская, чувство сие переменчивым может оказаться. Обезопасьте жесебя!

– В каком же это смысле? – не сразу спросила Екатерина,лаская собачку, льнущую к ее ногам.

Дашкова знала, что за внешним спокойствием императрицыскрывалась предельная накаленность чувств и напряженная работа мысли.

– Не на плаху же ее посылать. За что, собственно? За смелыемечтания? Так у кого их нет! Ссылка? Но из самой дальней ссылки могут лишниеслухи пойти, ежели она вновь станет в обмане упорствовать.

– Монастырь… – пробормотала Дашкова, с преувеличеннымвниманием разглядывая отпоровшуюся ленту на подоле своего угрюмого, как ивнешность ее, коричневого платья.

– Ох, нет! – воскликнула Екатерина. Вскочила, отпихнулалевретку, которая с обиженным визгом ринулась под стол, и принялась нервнорасхаживать по своему кабинету, в котором отделочники еще ни за что не брались.– Нет, только не это…

Слово «монастырь» Екатерина слышать не могла без содрогания.Она хорошо знала русскую историю; и призраки цариц бывших времен, всех этихИрин, Марий, Евдокий и прочих нелюбимых жен, заточенных волею всемогущихсупругов в самые заброшенные монастыри, обреченных на забвение и медленное,унылое умирание, страшили ее хуже смерти. Ведь и над нею самой постоянно виселаподобная угроза, Петр не раз высказывал сие во всеуслышание! К тому жеЕкатерина вовсе не ненавидела эту Елизавету, явившуюся из Рима. Но побаиваласьее… Было, было в узнице, при всей неуверенности и беззащитности, нечто: тлелкакой-то подспудный огонь, мерцала тихая ярость, глубоко скрытая страстностьнатуры, – сила, которая могла неожиданно вырваться на свободу и сделатьсянеуправляемой. Страшное, дикое, чисто русское свойство! Несмотря на своесдержанное немецкое происхождение, Екатерина в России уже много чем заразилась;много русских свойств характера переняла. Она и сама кое в чем была такова же,как эта узница, потому и опасалась ее подавленных мечтаний больше, чем явного,открытого неповиновения. Женским чутьем императрица понимала, что ее необходимоподавить, уничтожить. Но не физически, а нравственно. Бесчестие, забвение,каждодневное унижение – и самозванке уже не будет пути к возрождению!

– Значит, Валерьян Строилов? – вдруг проронила Екатерина,задумчиво глядя на молчавшую Дашкову. – А что, это мысль… Надобно наконец с нимпоближе познакомиться, как ты думаешь?

* * *

О Валерьяне Строилове частенько говаривали: «Молод, красив,но дикарь, безо всякого воспитания. Истинный медведь в человеческом кафтане!»Был он из обедневшей графской семьи, держался при дворе заслугами покойногоотца своего. Побывал в голштинской гвардии Петра, но за крайнюю леность своюоказался разжалован; и все же то и дело являлся на половине императора, будучисобутыльником с крепкой головою, болтуном, весельчаком и почти таким желюбителем ядреного трубочного табака, как и сам Петр.