Дейв спросил, как это Мэйги догадался о патруле. Тот хмыкнул:

– Будь я проклят, если сам знаю как, но думаю, что унюхаю полицейского, даже если его запрячут в стаде козлов.

По мере того как ночь приближалась к концу, Линялый делался все молчаливей и молчаливей. С его лица сошла привычная оживленность, оно постарело и покрылось морщинами – действие стимулятора закончилось. Дейву вдруг показалось, что изменившееся и непривычное выражение лица этого человека позволяет глубже проникнуть в его характер, что маска боли и есть истинная сущность Линялого, а вовсе не та беззаботность, которую он, по обыкновению, демонстрирует на людях. Уже в который раз Дейв задавал себе вопрос, что же такого сделал Линялый, за что суд признал его социально опасным?

Этот вопрос он задавал себе всякий раз, встречая в Ковентри нового человека. В большинстве случаев ответ был очевиден: эти виды психической нестабильности были резко выраженными и сразу бросались в глаза. Вот Матушка Джонсон была для него загадкой, пока сама все не объяснила. Она, оказывается, отправилась сюда вместе с мужем, в Ковентри овдовела, но не захотела расставаться с друзьями, которых успела за это время приобрести. Да и к здешним условиям более-менее попривыкла, так что чего уж теперь менять одну жизнь на другую. Неизвестно еще, какая лучше.

Мэйги сел на обочину.

– Все, малыш, – сказал он. – Я больше не могу.

– Как это не можешь! Я тебя понесу.

Мэйги слабо улыбнулся:

– Нет, я серьезно.

– Далеко еще идти? – Дейв от него не отставал.

– Мили две или три.

– Держись крепче! – Дейв взвалил Мэйги на спину и пошел. Первые несколько сот ярдов дались ему сравнительно просто. Мэйги был легче Маккиннона фунтов на сорок. Однако скоро тяжесть дополнительного груза дала о себе знать. Руки, поддерживающие колени Линялого, занемели. Ребра ныли от груза и неудобного положения седока. Дышать было трудно: Линялый крепко обхватил его шею.

…Осталось две мили – может, больше. Фокус в том, что, когда отпускаешь тело, оно начинает падать вперед, и нога тоже выдвинется вперед, чтобы ты не упал на землю. Это происходит автоматически – и так же одуряюще муторно. А сколько это – миля? Нисколько на ракете, тридцать секунд на машине, за десять минут их проползает стальной тихоход, за пятнадцать – натренированный солдат в хорошей форме. А сколько для тебя, с человеком на плечах по неровной дороге, когда ты уже выдохся?

…Пять тысяч двести восемьдесят футов – бессмысленные цифры! Но каждый шаг уменьшает их на двадцать четыре дюйма. Остаток по-прежнему непостижим – он равен бесконечности. Считай шаги. Считай, пока не свихнешься – пока цифры сами не заговорят с тобой откуда-то извне, и громкое бам!.. бам!.. бам!… от твоих огромных, одеревеневших ног не начнет отдаваться у тебя в голове. Считай их задом наперед, вычитая по два каждый раз… нет, так еще хуже, остаток по-прежнему недостижимое, немыслимое число.

…Его мир замкнулся, он потерял прошлое и не имел будущего. Не осталось ничего, вообще ничего, кроме мучительной необходимости снова и снова поднимать ногу и выдвигать ее вперед. Не осталось никаких чувств, кроме душераздирающего напряжения воли, необходимого для продолжения бессмысленного действия.

Он очнулся внезапно, обнаружив, что руки Мэйги уже не сжимают его шею. Он наклонился, упал на одно колено, чтобы не уронить ношу, затем медленно опустил Мэйги на землю. На мгновение ему показалось, что тот мертв, – пульс не прощупывался, а обмякшее тело и безвольное лицо говорили о смерти. Но, приложив ухо к его груди, Дейв с облегчением услышал ритмичный стук сердца.

Он связал Мэйги запястья его собственным носовым платком и просунул свою голову в образовавшуюся петлю из рук. Однако из-за страшной усталости Дейв никак не мог взгромоздить безжизненное тело Линялого себе на спину. Пока Дейв пытался справиться с этим делом, Мэйги пришел в сознание.

– Полегче, Дейв! Чего тебе от меня надо? – было первое, что он произнес.

Дейв объяснил.

– Лучше развяжи руки, – сказал Линялый, – думаю, мне хватит силы немного прогуляться пешком.

И он действительно прогулялся – прошел не больше трех сотен ярдов и окончательно выдохся.

– Слушай, Дейв, – сказал он, когда немного пришел в себя, – ты «перечные» таблетки взял?

– Взять-то взял, только тебе их больше нельзя. От новой дозы ты запросто можешь сыграть в ящик.

– Да знаю я, знаю… слышал… Я не про то – что, если ты проглотишь одну штучку?

– Господи! Конечно, Линялый! Ну я и осел!

Теперь Мэйги казался ему не тяжелее летнего пальто. Утренняя звезда сияла ярче, силы его, казалось, были неисчерпаемы. Даже когда они свернули с шоссе и двинулись по проселку, который вел к дому Доктора, стоявшему у подножия холмов, путь был вполне сносным, а ноша легкой. Маккиннон знал, что стимулятор еще долго будет сжигать плоть его организма, даже после того, как все ресурсы энергии будут исчерпаны, и что потребуются долгие дни, чтобы восстановить эту безумную трату. Впрочем, сейчас все это было ему безразлично. Никакая цена не показалась бы ему слишком высокой, когда наконец он оказался у калитки забора, окружавшего дом Доктора, – на своих двоих и со все еще живым подопечным, который находился к тому же в полном сознании.

Маккиннону целых четыре дня не позволяли видеться с Мэйги. Все это время он и сам-то был на положении полуинвалида: восстанавливал потерянные за двое суток двадцать пять фунтов веса и ликвидировал последствия перегрузки на сердце, полученной в ту последнюю ночь. Высококалорийная пища, солнечные ванны, отдых, спокойная обстановка плюс его собственное железное здоровье помогли ему быстро восстановить силы и вес. Он был очень доволен собой и, главное, тем, что болен, потому что благодаря болезни он имел возможность постоянно общаться с Доктором и Персефоной.

Персефоне было пятнадцать. Дейв никак не мог для себя решить – старше она своего календарного возраста или, наоборот, намного моложе. Родилась Персефона уже в Ковентри и всю свою жизнь прожила в доме Доктора, потому что мать ее умерла там при родах. Во многих отношениях она была совершенным ребенком, поскольку не имела опыта жизни в цивилизованном обществе и мало общалась с обитателями Ковентри, если не считать пациентов, которые посещали Доктора. Зато ей было позволено бесконтрольно читать книги из обширной библиотеки интеллигентного и открытого переменам ученого. Сколько раз Маккиннон поражался глубине ее знаний – она знала гораздо больше, чем он. Когда он с ней разговаривал, у него создавалось впечатление, будто рядом пожилой всезнающий матриарх, но стоило ему через секунду услышать от нее какое-нибудь совершенно нелепое замечание о внешнем мире, как он вспоминал, что перед ним всего лишь неопытный ребенок.

Маккиннон, пожалуй, немного увлекся ею. Нет! Конечно, ничего серьезного в таком увлечении не было, особенно при ее-то возрасте! Но все же смотреть на нее было приятно, а он жаждал женского общества. Он сам был еще достаточно молод, чтобы чувствовать постоянный интерес к восхитительным различиям, как душевным, так и физическим, между мужчиной и женщиной.