Он так и остался стоять с открытым ртом, а затем припомнил позаимствованную у предков мудрость, гласившую, что понять женщину вообще невозможно.

К ланчу Персефона не вышла. Маккиннон спросил Доктора, где она.

– Рано позавтракала, – ответил тот между глотками, – а после отправилась к Вратам.

– Что?! И вы ей разрешили?

– Персефона – свободный человек. Да она бы меня и не послушалась. Вы не волнуйтесь, с ней все будет в порядке.

Последних слов Дейв не расслышал – он пулей выскочил из дома и был уже за дверью, ведущей во двор. Он обнаружил Персефону, когда она выводила из сарая свой маленький моноцикл.

– Персефона!

– Что вам угодно? – спросила она с ледяной вежливостью, которая явно не соответствовала ее возрасту.

– Ты не должна этого делать! Линялого ранили именно там!

– Я еду. Пропустите меня.

– Тогда я еду с тобой!

– Зачем?

– Кто-то должен о тебе позаботиться.

Она сморщила нос:

– Пусть только кто-нибудь попробует меня тронуть!

В том, что она сказала, какая-то доля правды была. Доктор и все члены его семьи пользовались правом личной неприкосновенности, вряд ли еще кто-нибудь в Ковентри мог похвалиться этим. Все дело в том, что из-за сложившейся ситуации в Ковентри почти не было компетентных медиков. Врачи редко когда совершают антиобщественные поступки. А число тех, кто отвергал психиатрическое лечение, было вообще невелико. И этот ничтожно малый остаток состоял главным образом из тех, кто был слишком ненадежным в своей профессии. Доктор же был природным целителем, обрекшим себя на добровольное изгнание, чтобы иметь возможность использовать свое искусство в среде, которая интересовала его больше всего. Его мало занимала чистая наука, ему нужны были пациенты, и чем серьезней они были больны, тем интересней было приводить их в порядок.

Он стоял выше здешних обычаев и законов. В Свободном государстве Освободитель нуждался в нем, чтобы удерживать себя на грани жизни и смерти с помощью инсулина. В Нью-Америке он имел не менее могущественных пациентов. Даже среди Ангелов Господа сам Пророк безоговорочно принимал диктат Доктора.

Но Маккиннона это не успокоило. Какой-нибудь дремучий идиот, думал он, мог запросто причинить девочке зло, не зная об ее статусе. Но ему не предоставилось шанса высказать свою тревогу – она внезапно завела мотор, и Дейву пришлось отпрыгнуть в сторону. Когда он пришел в себя, Персефона уже пропала из виду. Догонять ее было не на чем.

Не прошло и четырех часов, как Персефона вернулась. Примерно этого он и ожидал. Если уж такой ловкач, как Линялый, не смог добраться до Врат ночью, то очень сомнительно, чтобы это удалось юной девице днем.

Первым делом он почувствовал простое облегчение, затем – нетерпение, уж очень о многом ему хотелось с ней поговорить. Пока Персефона отсутствовала, он все снова и снова прокручивал в памяти их недавний разговор. Дейв был абсолютно уверен, что Персефону ждет неудача, но сейчас ему больше всего хотелось перед ней оправдаться; поэтому для себя Дейв решил: что бы ни было, а он ей поможет, раз дело кажется ей настолько важным, – он сам доставит предупреждение наружу!

А может, она попросит его об этом сама? Такое казалось вполне вероятным. Ко времени ее возвращения Дейв уже убедил себя, что она попросит его обязательно. Он согласится – со спокойным достоинством – и пойдет и, может быть, будет ранен или даже убит, но, несомненно, окажется героем, даже если потерпит неудачу.

В воображении он представлял себя смесью из Сидни Картона, Белого Рыцаря и того человека, который отнес послание к Гарсии. Плюс чуточку д’Артаньяном.

Но она ни о чем не стала его просить. Она даже не дала ему возможности заговорить.

К ужину Персефона не вышла. После ужина она заперлась с Доктором у него в кабинете. Оттуда она прямиком отправилась в свою комнату. В конце концов Дейв решил, что дальше ждать смысла нет и с тем же успехом он и сам может отправляться спать.

Завалиться в постель, уснуть, а утром попробовать все сначала… Нет! Не так это просто! Враждебно глядели на него стены. Та часть мозга, которая всегда выступала против, явно решила не дать ему сегодня заснуть. «Болван! Не нужна ей твоя помощь! Зачем она ей? Если уж Линялый не смог, ты-то что можешь сделать? Да он лучше тебя в сто раз! Ты для нее всего лишь один из множества психов, от которых каждый день проходу нет в этом доме.

Нет, никакой я не псих! То, что я не пожелал подчиниться диктату большинства, еще не делает меня психом. Или делает? Если все остальные в этих местах „с приветом“, то чем ты от них отличаешься? Хотя нет, не все… Вот Доктор, Матушка Джонсон… Они же здесь не поэтому. Их не приговаривали. А Персефона родилась тут.

А Мэйги? Этот уж точно умный – или так только кажется?» Дейв друг обнаружил, что мысль о несомненной психической устойчивости Мэйги вызывает в нем неприязнь. «Как он смеет отличаться от нас?

От нас? Значит, я не отличаю себя от прочих обитателей Ковентри? Ладно, ладно, признайся, идиот, ты ведь такой, как они. Тебя вышибли… Приличные люди не захотели иметь с тобой дела, а ты слишком упрям, чтобы признать себя нуждающимся в лечении».

Мысль о лечении бросила его в дрожь и снова заставила вспомнить отца. К чему бы это? Он припомнил, как Доктор говорил ему несколько дней назад: «Что тебе надо, сынок, так это поглядеть в глаза своему папаше и послать его в задницу. Очень жаль, что детям не всегда удается послать туда своих пап и мам».

Он зажег свет и попробовал читать. Без толку. И почему это Персефона так тревожится за судьбу тех, что живут снаружи? Она их не знает, у нее там нет друзей. Уж если он не чувствует себя ничем им обязанным, то ей-то какое может быть до них дело? «Погоди, разве у тебя нет перед ними обязательств? А сколько лет ты жил легкой и сладкой жизнью? И все, что они за это просили, – вести себя хорошо. Если уж говорить честно, где бы ты, Дейв Маккиннон, сейчас был, если бы Доктор задумался и спросил себя: а обязан он тебе чем-нибудь или нет?»

Маккиннон все еще пережевывал горькую жвачку самоанализа, когда первый холодный и бесцветный утренний луч вполз в комнату. Дейв встал, накинул халат и через холл прошлепал в комнату Мэйги. Дверь была открыта. Он просунул голову внутрь и шепнул:

– Линялый, ты спишь?

– Входи, малыш, – так же тихо ответил Мэйги. – Что у тебя? Не спится?

– Нет.

– Мне тоже. Понесем наше знамя вместе…

– Линялый, я хочу сматываться. Пойду за Барьер.

– Э-э-э… Когда?

– Прямо сейчас.

– Рискованное дело, малыш. Обожди несколько дней, я постараюсь пойти с тобой.

– Нет, я не могу ждать, когда ты поправишься. Я должен предупредить Соединенные Штаты.

Глаза Мэйги широко раскрылись, но голос нисколько не изменился: