…Я проснулась среди ночи, мне действительно снились летучиемыши с лицом Власа, они по-домашнему скалили острые зубы; они хотели моей кровии никак не могли добраться до кожи, они не знали, какая кожа – настоящая, я исама не знала… Но проснулась оттого, что Влас неистово тряс меня за плечо.

– Ну-ка продирай глаза, сука! – Голос выдавал его,мертвецки пьяный голос, хотя бледное лицо было пугающе трезвым. От пергаментныхресниц (Боже мой, какие у него длинные ресницы, надо же!) шел шорох, он-то ипроник в мой сон. – Продирай, продирай, поговорим!

То, что я увидела перед собой, мгновенно выветрило из головыостатки хмеля: мою переносицу в упор рассматривал пистолет, зажатый в рукеВласа. Это не было ни кокетством, ни робким признанием в любви с первоговзгляда. Он готов был повести меня к алтарю и совершить жертвоприношение. Я ипредставить себе не могла, что пистолетное дуло может быть таким убедительным.

– А теперь – по-быстрому, детка: что ты напела в ушиГреку?! Я очень хочу услышать ваш разговор в лицах, перед тем как пристрелитьтебя.

Вот и все. Я не отрываясь смотрела в иллюминатор вороненойстали – за ним была чисто вымытая палуба “Анны Карениной”, по ней шастали дети,которым было наплевать на морскую болезнь; под ней занимались любовью случайныепопутчики, которым было наплевать на презервативы, а в ухоженном ресторанеподрагивали лепестки искусственных цветов – а ты ведь могла выбрать этот мир,Ева, могла, могла. Могла, но не захотела, вот и получай то, что тебепричитается… Паром уплыл без тебя, оставляя в свинцовых волнах след газовыхшарфов – почти таких же, как на репродукциях импрессионистов, которыми таклюбят украшать коробки шоколадных конфет. А мне остается только смотреть вглаза этой дурацкой пятнадцатизарядной “беретте”, кажется, так отрекомендовалВлас свою смертельную игрушку. И сонного радиста в твоем распоряжении нет, инекому отправить в эфир “спасите наши души”…

– Или ты откроешь наконец свою прелестную пасть, или яснесу тебе башку, – ласково сказал Влас, – с такого расстояния у меняполучится, не сомневайся.

Я не сомневалась. Он вполне может это сделать: желание любвии желание смерти всегда спонтанны. Я не сомневалась, но попыталась укрыться заоградой своего собственного насмешливого голоса:

– Убери пушку и ляг проспись. Не хватало нам бытовухи.

Влас заскрежетал зубами – ему явно не нравился мойбесстрашный покровительнный тон, должно быть, торгашка-мать перекормила егоподобными интонациями в несчастном детстве.

– Ну! – Влас потряс рукой для убедительности, и яувидела, что “беретта” является самым естественным продолжением его вспотевшейот хмеля и напряжения ладони. – Будем колоться или глазки строить?

– Не возьму в толк, что ты хочешь от меня услышать?

– Все то, что ты отсемафорила старому хрычу.Продолжения не последовало – Влас отделался общей фразой, у него не былосвидетелей обвинения. Если бы он видел наш короткий страстный танец, то сказалбы мне об этом. Но он не сказал, хотя это было бы единственным весомым аргументом.

– Заметь, я все еще жду, – подбодрил меня Влас.

– Ждешь, что я расскажу тебе о голубиной почте? Мы стобой все время были вместе.

– Если не считать того, что я периодически шлялся всортир.

– Это тебя извиняет. Думаю, Иисус Христос тоже этим небрезговал. Так что ты в хорошей компании.

– Не заговаривай мне зубы! Тебе зачем-то понадобилосьпоглазеть на него. Зачем? – строил свои безнадежно запоздалые версии Влас. –Может, ты что-то хотела сказать ему… Может, и сказала-. Решила меня подставить!

– Какой смысл? – Я решила держаться до последнего: еслион действительно хочет избавиться от меня, то избавится при любыхобстоятельствах, для суда Линча даже не потребуется высоких ковбойских сапог.

– А вот ты мне и скажешь, какой смысл! Может, решила незаморачиваться, сдать меня, а потом денежки стрясти с этой падлы. У тебя же нароже написано, что ты любительница прикорнуть сразу на двух стульях!

Браво, Влас! Если ты попал и не в яблочко, то восьмеркувыбил точно…

– Мелко плаваешь, друг мой Влас. И не нужно трясти этойигрушкой перед несчастной женщиной. У тебя есть инструмент поубедительнее. Еслибы я хотела избавиться от тебя, то ты пошел бы в одном комплекте с покойнымСирином. Есть возражения?

Возражений не было.

Влас тяжело дышал, но крыть ему было нечем. Его лицо ещенависало надо мной, напряженное и мокрое, как перед оргазмом. Я осторожноприкрыла глаза и зевнула – скорее от с трудом скрываемого страха; ширма тяжелыхвек заслонила от меня пистолет, иллюзия безопасности, излюбленный прием детства– стоит тебе закрыть глаза, и все бяки-закаляки проходят сами собой. Но сейчасони не проходили – я кожей чувствовала, что стоит мне пошевелиться, не тосказать, не так вздохнуть – и он спустит курок, пробьет китайский шелк,безнадежно испортит безделушку моей жизни.

"Ничего не говори – может быть, он пытается взятьреванш за ту самую минуту, когда валялся в одной штанине у меня в ногах икорчился от нацеленного на него пистолета”. Проникнуть в карстовые пещеры егосознания я не могла, я не была для этого достаточно экипирована, даже теплыминосками не запаслась… Из темного лабиринта, куда хотел погрузить меня Влас,было только два выхода: один – тот самый покровительственный насмешливый тон,возможности которого я уже исчерпала. И второй, подчеркнутый жирной меловойстрелой: Влас жаждал зеркального отражения своего собственного недавнегостраха, Влас не забыл его остроту и хотел напомнить о нем и мне. Так что самоевремя испугаться.

Я так и сделала. Я уперлась кулаками в его плечи и тихопопросила:

– Пожалуйста… Ну пожалуйста…

– Что, страшноватенько? – Он был вполне удовлетворен,но холод пистолета, приблизившись вплотную, обжег мне переносицу. – Очко-тоиграет? Не слышу, детка!

– Да. – Вот теперь мне действительно стало страшно.Нужно быть законченной идиоткой, чтобы пуститься во все тяжкие с этим веселымубийцей и попытаться навязать ему свои правила. – Да, да, да…

– То-то. Так что в следующий раз будь с дядей Власомповежливее и не строй из себя хренова суперагента. – Он, смеясь, отвелпистолет, он передумал стрелять в фанерную дамочку из тира, он наконец-тоощутил себя хозяином положения. А ощутив, сразу же обмяк, как плюшевая игрушка,отхлебнул водки из стоящей у изголовья бутылки и радостно засопел.

Я не знала, сколько мы пролежали вот так – я, Влас ипистолет. А когда он заснул, я вынула из его пальцев “беретту”: черт возьми, ондаже поленился вставить обойму, а может, спьяну забыл, куда ее сунул, – вовсяком случае, толку от нее было не больше, чем от газовой зажигалки, но акцияустрашения удалась на славу.

Чувствуя себя измочаленной, изнасилованной страхом, я наподгибающихся ногах выползла на кухню, прислонилась лбом к холодной батарее изарыдала. Я явно не рассчитала своих сил для этого доморощенного родео, в концеконцов, я же не птичка тари, которая одна может безнаказанно копаться в зубах уаллигатора.