– Мэри-Эллен? – Иеремия распахнул дверь в маленькуюгостиную, где она иногда ждала его днем по субботам.

Утром она, наверное, отвела детей к матери, а потомвернулась, чтобы принять ванну, завить волосы и принарядиться для Иеремии. Ихвстречи всегда чем-то напоминали медовый месяц, поскольку они виделись друг сдругом только раз в неделю или реже, если на приисках что-то случалось иИеремии приходилось уезжать. Мэри-Эллен ненавидела эти разлуки. Каждый вечер,каждое утро, каждый день она ждала, когда наступит уик-энд, чтобы провести еговместе с ним. Странно, но с годами она стала все больше зависеть от Иеремии.Однако Мэри-Эллен не сомневалась в том, что он этого не замечает. Он уделялслишком много внимания физической стороне их отношений, чтобы обратить вниманиена то, что ее стремление к независимости с каждым разом слабеет. Иеремия любилприезжать к ней в Калистогу. Он чувствовал себя уютно в этом небогатоммаленьком домике и никогда не приглашал ее к себе в Сент-Элену. Мэри-Эллентолько однажды довелось увидеть дом Иеремии.

– Он точно не женат? – интересовалась на первых порахее мать, однако все кругом знали, что у Иеремии Терстона никогда не было жены.– И наверное, так и не будет, – ворчала мать спустя несколько лет.

Теперь эти разговоры прекратились. Что еще она могла сказатьпосле субботних встреч в течение семи лет? Она просто молча забирала детей. Еестаршей внучке исполнилось четырнадцать лет. Сама Мэри-Эллен была ненамногостарше, когда вышла замуж. Мальчику было двенадцать, а младшей дочери – девять.Но они знали достаточно много, чтобы не говорить об этом бабушке.

– Мэри-Эллен... – снова позвал Иеремия.

Обычно она ждала его внизу.

Иеремия стал медленно подниматься на второй этаж, где находилисьтри маленькие спальни. В одной спала сама Мэри-Эллен, в другой – дочери, а втретьей – сын. Однако, вместе взятые, они оказались бы меньше любой комнаты вдоме Иеремии. Но Терстон давно перестал переживать из-за этого. Мэри-Элленгордилась тем, что у нее есть собственный дом, и он ее вполне устраивал. Оннравился ей. Наверное, дом Иеремии, если бы ей довелось там жить, понравился быей куда меньше. Дом Мэри-Эллен выглядел более уютным. Или Иеремии это толькоказалось? А его нежилая громадина пустовала с тех пор, как ее построили.Иеремия занимал в ней лишь несколько комнат. Ему хотелось, чтобы в доме жилидети, чтобы они смеялись и шумели, а вместо этого вот уже почти двадцать леттам царила тишина. Не то что в этом доме, хранившем следы заботливого ухода,обветшания, детских пальцев, чертивших на стенах узоры, которые так давно сталинеотъемлемой принадлежностью некогда розовых обоев, что их попросту перестализамечать.

Тяжело ступая, Иеремия поднялся по лестнице. Ему показалось,что из спальни Мэри-Эллен доносится запах роз. Издалека послышался знакомыйголос, как будто Мэри-Эллен что-то мурлыкала себе под нос. Она здесь. Накакое-то безумное мгновение ему почудилось, что впервые за семь лет он незастанет ее дома, но она была здесь. Какое счастье... Иеремия тихо постучался,ощутив себя нерешительным юнцом. Она умела сделать его таким. Когда он приходилк ней домой, у него всегда захватывало дух.

– Мэри-Эллен... – На этот раз голос его звучал нежно,тихо и ласково.

– Входи... Я в... – Она хотела сказать «в спальне», ноэтого ей не понадобилось, потому что Иеремия уже вошел.

Его широкоплечая фигура заполнила всю комнату. Мэри-Элленпочудилось, что у нее в жилах остановилась кровь. Она смотрела на него неотрываясь, кожа ее казалась такой же кремово-белой, как лепестки роз, стоявшихрядом с кроватью, а волосы светились медью под лучами падающего в окносолнечного света. Она пыталась надеть отделанное кружевами платье поверхкружевного корсета, стянутого розовыми лентами, концы которых перехватывали панталоныу колен. Взгляд Иеремии заставил Мэри-Эллен покраснеть и отвернуться, какмолоденькую девушку. Она изо всех сил пыталась справиться с непокорным платьем.Обычно Мэри встречала его одетой, но сегодня задержалась, срезая розы дляспальни.

– Я сейчас... Я только... Ради Бога... Я не могу! –Сама невинность сражалась с непокорными кружевами.

Иеремия подошел, собираясь помочь ей, но, вместо того чтобыодернуть платье, неожиданно для самого себя медленно потянул вверх, стаскиваяего через рыжую голову Мэри-Эллен. Бросив платье на кровать, Иеремия прижалсягубами ко рту медноволосой красавицы и притянул ее к себе. Хоть он и бывалздесь каждую неделю, но всякий раз удивлялся тому, как изголодался по ней, поее атласному телу, по душистым волосам, пахнущим розой. Этот аромат был частьюМэри-Эллен, умевшей заставить Иеремию забыть о том, что у нее есть и другаяжизнь. Лежа в его объятиях, она не вспоминала ни о детях, ни о работе, ни оборьбе за существование. Так продолжалось из недели в неделю, из года в год. Онасмотрела в глаза любимого человека, который никогда не понимал, сколь велика еелюбовь. Но она знала Иеремию, как свои пять пальцев. Он любил свое одиночество,свою свободу, свои виноградники и прииски. И не смог бы изо дня в день жить сженщиной и тремя чужими детьми. Для этого он был слишком занят, слишкомпогружен в дела собственной империи, которую построил и продолжал строить. Онауважала его за это, любила и не требовала того, чего ей не хотели дать. Онабрала только то, что ей давали: одну ночь в неделю. Отказ разделить быт недавал охладеть взаимной страсти. Иногда Мэри-Эллен приходило в голову, что ихотношения могли бы стать другими, если бы она родила Иеремии ребенка, однакодумать об этом было поздно. Врач предупредил ее об опасности, а сам Иеремия,похоже, не хотел детей. По крайней мере он ни разу не заговаривал об этом, хотяне обижал ее дочерей и сына, когда видел их. Но, приходя сюда, он думал вовсене о детях. Все его мысли и чувства занимало то, что находилось сейчас передего глазами: нежная, как тонкий пергамент, пахнущая розой кожа и зеленыеизумруды очей, блеск которых отражался в его собственных глазах. Иеремияосторожно опустил Мэри-Эллен на постель и принялся развязывать розовый корсет,который удивительно быстро поддался его опытным пальцам. С длинных красивых ногсоскользнули панталоны, и вскоре Мэри-Эллен лежала перед ним, сияя наготой. Вотзачем он приезжал сюда каждый раз... Чтобы пожирать ее глазами, языком и рукамидо тех пор, пока она не окажется под ним, задыхающаяся от неистового желанияпринадлежать ему. Давно Иеремии не хотелось обладать ею так, как сегодня.Казалось, он не мог насытиться пьянящим ароматом ее волос, ее плоти и духов.Иеремии хотелось отогнать воспоминания о давно умершей невесте и о печальнойночи, которую он провел с Джоном Хартом. И Мэри-Эллен должна была помочь ему вэтом. Она почувствовала, что у Иеремии выдалась нелегкая неделя, хотя и незнала, что именно случилось, и постаралась отдать ему как можно больше, чтобызаполнить возникшую пустоту. Она была не мастерица выражать чувства словами, нопонимала его инстинктивно, по наитию. Сонная, умиротворенная Мэри-Эллен лежалав объятиях Иеремии и легонько касалась его бороды.

– Тебе хорошо, Иеремия?

Терстон улыбнулся, в который раз убедившись в том, насколькоона его знала.