– А теперь скажи ты, княгиня… О чем? Да о том, зачто ценим и любим женщин. Скажи о своей любви и верности. О том, какждешь, когда уходит в дальние походы! Как ждешь верно, блюдя честь женскую…

В голосе прозвучала угроза. За столами умолкли. Тишинанастала гробовая, перестал жевать даже самый старый из богатырей – Асмунд.Его глаза под набрякшими веками недобро взглянули на Владимира, потом перешлина жену князя. Она приняла чашу, лишь потом встала, высокая и все еще стройная,грудь высока, хотя выкормила семерых богатырей, хотя внуки уже с детскихпалочек пересаживаются на жеребят. Ясные глаза обежали палату, все взглядыскрестились на ней, она повернулась к Владимиру.

Князь наблюдал насмешливо. Княгиня слишком красива, да и нравыу журавлевцев, говорят, вольные. Княгиня же слишком красива и своенравна, чтобысидеть как дура возле окошка и блюсти верность мужу, который достался ей лишьпотому, что нужно было скрепить союз зареченцев и журавлевцев.

– Клянусь этой чашей, – сказала она чистым яснымголосом, – что у меня был только один-единственный мужчина в моей жизни…вот он, тогда еще не бывший князем. И что я ждала его честно, супружескойверности не нарушала… да и зачем, если я не встречала витязя краше и доблестнее?

В мертвой тиши она опустила взор на чашу. Брови ееприподнялись. Из-за соседнего стола вскочили любопытные, с двух сторонзаглянули в ее чашу. Переглянулись, а с той стороны стола донессянетерпеливый голос князя:

– Ну что там? Сухо?

Княгиня смолчала, Круторог сидел с каменным лицом,а другой богатырь ответил с недоумением:

– Да нет… Есть вино. Но мало.

– На донышке, – добавил второй.

– Наполовину, – поправил первый.

За столами смотрели то на жену князя, то на Круторога, то накнязя Владимира. Владимир спросил у Белояна раздраженно:

– Разве такое может быть? Если верность – то верность,если измена – то измена! Как можно наполовину?

Белоян в растерянности развел руками. Владимир перевелгорящий взор на жену князя. Круторог протянул к ней руку, сжал ободряюще ееузкую красивую кисть с длинными пальцами. Княгиня воскликнула, словно отприкосновения мужа обрела силы:

– Будь проклята ты, чаша, за свою ложь!.. Ты что же, незнаешь, что я лишь единожды нарушила девичью честь, когда убежала тайком изродного терема к молодому витязю, с ним целовалась и миловалась, уговариваласьбежать, если меня не отдадут за него?.. Но потом он сумел добиться моей руки, итеперь он муж мой, которому я не изменяла вовеки!

Чаша пошла вниз, налившись тяжестью. Княгиня удержала надсамым столом, и все увидели светлое вино, что заполнило чашу до краев. Палатазагремела такими восторженными воплями, что в раскрытые двери начали вбегатьиспуганные челядинцы, повара.

Круторог заметно посветлел, встал, обнял жену. Она поднеслаему чашу, они припали к ней вдвоем, а в палате все встали, орали и ликующеколотили кубками, а при ком были ножи или мечи, стучали ими по железу.

Владимир встал, совсем с некняжеской торопливостью обогнулдлинный стол. Воины орали ликующе, кто-то выкрикнул здравицу и князю Владимиру,но одинокий голос потонул в восторженных кличах в честь княгини. Круторог икнягиня уже допили вино, у него только рожа побагровела, но глаза блестели, каку большого довольного кота, что стянул самую большую рыбину из-под самого носаповара на кухне, а княгиня прижималась к нему чуть смущенно, больногромко орут и славят, но вид у нее был гордый и достойный, только щекираскраснелись, как у юной девушки.

Владимир обнял князя, тот крепок, как старый дуб, поклонилсякнягине:

– Спасибо… Спасибо вам! Хоть вы… Вы показали, как надо…

Дрожащими руками он снял с шеи золотую цепь салатырь-камнем. Круторог понял и слегка склонил голову, но так, чтобы невыглядело поклоном. Владимир надел ему цепь, поправил камень на грудисверкающей стороной вверх, а для княгини снял с мизинца большой перстень сзагадочно горящим зеленым камнем:

– И ты, доказавшая всем, прими в дар… Нет, не заверность, за это награда в самой верности, а за то, что…

Губы его подрагивали, в глазах угрюмая злость уступила местосовсем затравленному выражению, словно это был не великий и грозный князь, абегущий от злых хортов испуганный оборванный мальчишка. Князь Круторогпомедлил, потрогал цепь, словно еще не решив, взять или снять, покосился нажену, что стояла рядом, очень похожая на него, сказал неуклюже:

– Брось, княже… Если любит, то ждет.

Владимир прошептал:

– Да… Но витязей на свете много, а я не самый лучший.И все там, в Царьграде.

Голоса начали умолкать, многие услышали, как Круторог сказалвеселее:

– Любовь зла, полюбишь и козла… И никакие витязи непомешают. Разве их не было и тогда?

Он обнял Владимира, как старший младшего, и Владимир жадноприпал к груди старого князя, спрятал лицо, потому что губы дергались, в глазахщипало. Широкая надежная ладонь старого князя отечески похлопывала по спине,широкой и бугристой от твердых мышц, но сейчас это был плачущий ребенок, иКруторог торопливо утешал, потому что этот ребенок сейчас великий князь, всвоих покоях хоть на стенку лезь, но перед дружиной должен быть силен, весел ичтобы все видели, что он уверен в постоянных победах.

Владимир перевел дыхание, с усилием выпрямился. На другомконце стола князя Круторога среди веселящихся дружинников выделялись двоемужчин, немолодых, с лицами темными от солнца, как кора старого дуба, непонятнокакого возраста, чубы седые, но лица совсем не старческие. Один массивный,грузный, похожий на старого могучего медведя, а второй с насмешливым сухощавымлицом, глаза дерзкие, злые. Только они двое, не считая самого князя, явились впростых рубахах, хоть и вышитых, без кольчуг и доспехов. У обоих дажерубашки распахнуты одинаково на груди, бесстыдно обнажая волосатые заросли.

– Рудый, – сказал Владимир. Голос колебался, словнокнязь не знал, как обращаться к воину, который с виду простой богатырь, ночего-то в нем было больше, чем у простого могучего воина. – Ты чтомолчишь? Вы с Асмундом, я слышал, вернулись вчера с обхода реки Киянки. Саблятвоя выщерблена, а на щите царапины…

Богатырь, которого князь назвал Рудым, отмахнулся снебрежностью:

– Ерунда. Встретил троих… Один, правда, был колдун.Я спросил, зачем идут на наши земли. Ответили нагло, что надумали увести вполон наших женщин с десяток-другой. И если не посторонимся, а мы были сАсмундом, то и нас заберут свиней пасти…

– Свиней, – сказал кто-то понимающе, – значит, нехазары.

– Или те, старые, – поправил другой, – что иудеямитак и не стали.

Владимир, зловеще усмехаясь, протянул Рудому чашу. Ихвзгляды встретились. Некоторое время смотрели один другому в лицо, затем Рудыйпринял чашу обеими руками. За столами воцарилась мертвая тишина. Все взглядыбыли на Рудом, на князя посматривали искоса, с опаской.