– Расскажи, – попросил Владимир тем же негромкимголосом, в котором была угроза, – как ты с ними… Ведь ты с ними разделался,верно?

Рудый усмехнулся. Его глаза не оставляли лица Владимира.

– Хочешь знать, как было?.. Да ничего особенного. Онирешили, что они богатыри, раз на конях и при мечах. У тебя вот половинадружины таких!.. Когда я их облаял… не за столом повторять, они сдуру напролом,как вон твои прут к накрытым столам. Доспехи у них, правда, крепкие. Потомусабля и пощербилась. Но сабля выстояла, а доспехи – нет. Уши срезать нестал, я ж не степняк, как вон ты, но кошели срезал, так что еще и завтра гуляюв корчме и приглашаю всех, кто со мной уже пил, а также тех, кто хочет со мнойвыпить…

За столами радостно зашумели, даже о чаше забыли. Рудыйскосил на нее глаза, внезапно с проклятием отставил на вытянутые руки. Из чашимощно хлынуло багровое вино, словно вобравшее в себя кровавый закат,широкими струями обрушилось на стол, взлетели брызги, гости вскрикивали,отмахивались, красные капли повисли на лицах, намочили доспехи, одежду.

Наконец поток иссяк, только в чаше еще колыхалось оставшеесявино, и было его вровень с краями. Рудый осторожно опустил чашу на серединустола. Туда сразу же полезли ковшиками, даже ложками, чтобы хотя бы языксмочить в волшебном вине.

Владимир спросил досадливо:

– Волхв, что скажешь?

Белоян ответил неспешно, Владимиру почудилась насмешка:

– Всякому видно, княже. Рудый все еще за подвиг чтит украстьу кого кошель или коня, жену увести… тьфу-тьфу на его седой чуб, в костиобыграть. А врага сразить на поединке – это ему неинтересно. За это емуплатят.

– Ну и что? – спросил Владимир сквозь зубы, хотя началсмутно догадываться, в чем дело.

– А то, что там наверняка было не трое, а по меньшеймере пятеро… А то и больше, вон сколько вина перелилось!

Владимир стиснул челюсти. Да, Рудый из тех, кто небахвалится воинскими подвигами. Он да еще Асмунд, два богатыря, что пришли изневедомых сказочных земель с его прадедом Рюриком. Сколько он помнит, все такиеже широкие, огромные, грохочущие, независимые. Разве что Асмунд малостьпогрузнел, да и то не всяк заметит, да морщинки на лбу и у рта стали резче…

Он сказал резко, чувствуя, что голос звучит неприятно, но нев состоянии что-либо сделать:

– Асмунд, а что скажешь ты?

Второй богатырь неспешно жевал жареную ляжку вепря. Вопроскнязя застал врасплох, он сперва удивленно повел очами, потом, сообразив, чтоспрашивают у него, прогудел густым сильным голосом, как говорил бы исполинскиймедведь, ставший человеком:

– А что… Могу и я… Только дозволь чашу держать у тебянад головой.

За столами, где на миг воцарилась тишина, загремел хохот.Богатыри орали и стучали кубками по столу, ржали как кони, иные от хохота вовсесползали под столы. Владимир вымученно растянул губы в понимающей усмешке.Чертова дружина не знает уважения ни к князю, ни к богам, ни к устоям. Радикрасного словца и князя продадут.

– Спасибо, – сказал он, губы растянул еще шире, видбеспечный, веселый, – у тебя вина хлынет еще больше, знаю! Веселитесь,ребята. Я пока покину вас, но еще вернусь.

Белоян проводил взглядом спину князя, а сам наклонился к ухуЯкуна. Старый викинг невольно отшатнулся, ощутив запах сильного и хищногозверя, а ладонь звучно шлепнула по широкому поясу.

– Тьфу, – выругался он. – Когда-нибудь я тебя нарогатину… Чего честной народ пугаешь?

– Так то честной, – прорычал Белоян, – а ты причем?.. Слушай, ярл, что у тебя внутри скрипит, будто жернова мелют не зерна, акамни?.. Всякий раз, когда взглянешь вон в ту сторону, то слышу скрип.

Якун зло покосился на печенежского хана. Кучуг мелкохихикал, толстый живот колыхался как студень. Узкие глаза совсем закрылись, адлинные тонкие усы и бороденка висели как тощие крысиные хвосты. Тудорпродолжал нашептывать ему на ухо что-то веселое, видно по роже, и хан уже слабомахал в изнеможении руками, умоляя замолчать, а то кончится прямо за столом…

– Я скриплю? – переспросил Якун злобно. –У меня зубы не скрипят, а… даже не знаю, с какой бы легкостью перемололиему кости!

– Ты его не любишь, – сказал Белоян грустно.

– Еще бы!

– За что?

– Этот черный… – едва выговорил Якун с сильнейшимотвращением, – этот чернозадый… он зарится на мое золото!

Белоян сказал рассудительно:

– Вряд ли… У хана своего золота столько, что куры неклюют…

– Дурак, – рявкнул Якун. Лицо его сталострашным. – Говорят, ты был человеком? Видать, и тогда был дураком.Я говорю о настоящем золоте – моей дочери. О золоте ее волос, оее нежной коже, белизне которой завидуют березы и наши северные снега, чищекоторых нет на свете, о ее свете… И чтобы это грязно-черное посмелокоснуться моей дочери? И даже мечтало испоганить нашу золотую кровь богов?Чтобы дети моего рода, что всегда рождались с золотыми волосами… Нет, я не могудаже вслух такое!.. Чтоб среди таких золотых детей появился урод с темнойкожей? Ну, пусть не темной, но все эти степняки всю жизнь не моются, от нихнесет конским навозом, а волосы их черные, как их души!

Похоже, Кучуг все слышал, сидит недалеко, смеяться перестал,в узких глазах блеснула лютая ненависть. Ярл викингов страшно кривил лицо, губыдергаются, а руки шарят по поясу в поисках ножа. Белоян горестно вздохнул,поклонился и отступил.

Улучив время, он подсел слева от Кучуга. Тот что-торассказывал князю, Владимир вежливо двигал уголками губ, но глаза оставалисьзамороженными. Рядом два места пустовали, бояре то ли вышли подышать, то ли ужепод столом. Белоян сел, разом заняв оба места да еще потеснив соседа, налилКучугу в знак уважения собственноручно:

– Хорошо тебе, хан… Пьешь как чип, но под столом я с тобойеще не встречался.

Кучуг засмеялся довольный, сразу забыв даже о великом князе,а Белоян перехватил искорку благодарности в глазах Владимира.

– Мы, степной народ, крепки в кости! А наш черный кумысне слабее здешних слабых вин…

– Наслышан много, – кивнул Белоян, – но пробоватьне приходилось. Уже чудится, что никакого черного кумыса нет, все брехня собачья…Чего только в Степи не померещится, когда мухоморов нажретесь!..

– Мы мухоморов не жрем, – огрызнулся Кучугуязвленно. – Это на севере жрут, как олени траву!

– На севере?

– Да. Всякие там мурманы…

– Не за то ли ты так северян не любишь? – обронил Белоян. –Я знаю, один северный властелин хотел бы породниться с тобой…

Широкие брови хана сдвинулись, лицо окаменело. От него сразуповеяло холодом, а волхв, более чувствительный, чем когда был витязем, ощутилледяной озноб во всем теле, а под ложечкой заныло, растеклась тянущая боль.Тонкие губы хана раздвинулись, Белоян услышал не голос, а скорее змеиный свист: