– Феноменально! – вскричал он, хватаясь за сердце. – Яникому этого не рассказывал! Ни одной душе! Около меня нет никого, кто знал бымою судьбу! Господи, как же я обожаю всё необъяснимое! Эраст Петрович, выуникум! Чудотворец! Я с первой же минуты, как только увидел вас, сразу понял,что вижу перед собой человека необыкновенного. Если б я был женщиной илипоследователем Оскара Уайльда, непременно бы в вас влюбился!

Шутка сопровождалась обаятельнейшей улыбкой. Широкораскрывшиеся карие глаза смотрели на Фандорина с искренней симпатией, неоткликнуться на которую было невозможно.

Обволакивает, подумал Эраст Петрович, пускает в ход обаяние– и отменно ловко. Этот человек – отличный актер, прирожденный манипулятор.Испугался моего маленького фокуса, теперь хочет понять, что я за птица,приручить, раскусить. Что ж, кусай-кусай. Зубы только не сломай.

– Есть в вас внутренняя сила великодушия, – продолжалластиться Ной Ноевич. – О, я в подобных вещах разбираюсь. Мне мало с кемхочется откровенничать, но с вами испытываешь желание быть беззащитным… Ужаснорад, что Ольга Леонардовна вас к нам прислала. В труппе действительно идеткакая-то зловещая ферментация. Будет отлично, если вы присмотритесь к моимактерам и сумеете прозреть негодяя, спрятавшего в цветах змею. А заодно неплохобы узнать, кто третьего дня налил мне в калоши клея. Дурацкая шутка! Пришлосьменять подметки на совершенно новых штиблетах, а калоши выкинуть!

Эраст Петрович обещал «прозреть» и погубителя калош, когдаему дадут возможность познакомиться с труппой.

– Так мы прямо сейчас это и провернем! – объявил Штерн. – Кчему откладывать? У нас как раз назначено собрание. Через полчаса. Будуобъявлять новую пьесу для постановки и распределять, кто кого играет. Актерылучше всего обнаруживают свое подлинное «я», когда начинается свара из-заролей. Увидите их, как голеньких.

– Что за пьеса? – спросил Эраст Петрович, вспомнив рассказсоседа по ложе. – Или это еще тайна?

– Помилуйте. – Ной Ноевич рассмеялся. – Какие тайны отясновидящего? К тому же завтра об этом напишут все газеты. Я выбрал для новойпостановки «Вишневый сад». Отличный материал, чтобы разгромить Станиславскогоего же оружием, на собственной его территории! Пусть публика сравнит мой«Вишневый сад» с их худосочными экзерсисами! Не спорю, Художественный театркогда-то был недурен, но выдохся. О Малом и говорить смешно! Театр Корша –балаган для купчишек! Я покажу им всем, что такое истинная режиссура инастоящая работа с актерами! Хотите, я расскажу вам, дорогой Эраст Петрович,каким должен быть идеальный театр? Я вижу, что найду в вас умного иблагодарного слушателя.

Отказаться от предложения было бы невежливо, к тому жеФандорину в самом деле хотелось разобраться в причудливом устройстве этогонового для него мира.

– Г-говорите, мне интересно.

Ной Ноевич встал над гостем в позе ветхозаветного пророка,взгляд его заблистал.

– Знаете, почему мой театр называется «Ноев ковчег»?Во-первых, потому что только искусство спасет мир от потопа, а высший родискусства – театр. Во-вторых, потому что у меня в труппе полный наборчеловеческих особей. Ну а в-третьих, всякой твари у меня по паре.

Заметив недоумение на лице собеседника, Штерн довольноулыбнулся.

– Ну да. У меня есть герой и героиня; резонер-благородныйотец и гранд-дама, она же матрона; слуга-проказник-буффон исубретка-проказница-инженю-кокет; злодей и злодейка; простак и травести (непара, но этим двум амплуа предписано одиночество); ну и наконец есть я и мойпомощник для исполнения всех прочих возможных ролей – я второго плана, онтретьего. Моя теория актерской игры заключается в том, что не нужно делатьставку на так называемых универсальных артистов, которые способны сыграть чтоугодно. Вот я, например, универсал. Я могу с одинаковым эффектом сыграть когоугодно – хоть Лира, хоть Шейлока, хоть Фальстафа. Но подобные гении встречаютсякрайне редко, – сокрушенно молвил Ной Ноевич. – Набрать их целую труппуневозможно. А вот актеров, которые очень хороши в одном-единственном амплуа,сколько угодно. Я беру такого человека и помогаю ему довести сильное, но узкоедарование до совершенства. Амплуа должно стать неотделимо от личности, этолучше всего. Впрочем, артисты на подобную мимикрию податливы, а я отлично умеюих направлять. Принимая кого-нибудь в труппу, я даже обязываю актера взятьсценическое имя, совпадающее с ролевым жанром. Знаете, как вещь назовешь, такойона и будет. Прежние псевдонимы оставили себе только примадонна и премьер – уобоих уже были имена, привлекающие публику. Резонер у меня стал Разумовским,злодей – Мефистовым, субретка – Клубникиной и так далее. Вы на них сейчаспосмотрите и сразу увидите, что у каждого амплуа буквально срослось с кожей.Они и вне сцены продолжают работать над образом!

Эраст Петрович, успевший выучить наизусть состав труппы,спросил:

– А что же за амплуа у бога Пана, который так храбро вчерасебя п-показал? «Девяткин» – такое имя ни с чем не ассоциируется.

– Это второй режиссер, мой незаменимый помощник, прислуга завсё, един в девяти лицах. И, кстати сказать, единственный, не считая меня, ктовыступает под своей природной фамилией, – объяснил Штерн. – Я подобрал его вжуткой провинциальной труппе, где он кошмарно играл героев под псевдонимом«Лермонт», хотя сам скорее похож на поручика Соленого. Теперь он на своем местеи абсолютно бесценен, я без него как без рук. Главный фокус в том, что у меня втеатре вообще все на своем месте. Кроме, пожалуй, Смарагдова. – Кожа на лбурежиссера собралась трагическими складками. – Жалею, что польстился наэффектную внешность и шлейф из многочисленных поклонниц. Героя должен игратьгерой, а наш Ипполитушка – просто павлин с яркими перьями…

Печалился гений, однако, недолго. Его лицо вновь залучилосьторжеством.

– Мой театр идеален! Знаете, что такое идеальный театр?

Фандорин сказал, что нет, не знает.

– А я вам объясню. Это театр, в котором есть все необходимоеи нет ничего излишнего, ибо для труппы вреден как недостаток, так и избыток.Трудность в том, что идеальных пьес на свете очень немного. Знаете, что такое«идеальная пьеса»?

– Нет.