Катя обратила внимание, что очередь совсем маленькая, из нескольких человек — благодаря Ледовой дороге карточки стали отоваривать без задержки. Первым стоял старик с палкой, за ним девочка в огромных чёрных валенках. Голенища доставали ей выше коленок, поэтому девочка напоминала котёнка в сапогах. Тощего, измученного котёнка с пустой авоськой в руках. Заметив Катин взгляд, девочка покосилась на валенки, а потом несмело улыбнулась. Наверное, весна и ей подарила надежду, залетевшую в город вместе с первыми лучами солнца. И хотя смерть ещё продолжала ходить по домам, но продовольственные нормы увеличивались, а эвакуация шла полным ходом.

Девушки в казарме сказали, что сегодня открылся кинотеатр «Молодёжный» и все билеты проданы. Маша пойдёт в кино со своим лейтенантом, а ей, Кате, не с кем. От этой мысли Катя нахмурилась, потому что думать о Сергее рядом с краснощёкой девушкой, которая обнималась с ним у кабины, было неприятно. Она отогнала от себя грусть. Пусть ходит с кем хочет, только бы его не ранило и не убило, а в кино можно и одной сбегать. Сохранить пару карамелек, сесть на последний ряд и перенестись в то время, когда дома ждала мама, в школьном драмкружке блистала подружка Ольга и с неба не падали бомбы.

То, что Егор Андреевич на посту, Катя поняла по приоткрытой двери в бомбоубежище. Он давно перебазировал туда свой письменный стол и кучу пухлых папок с завязочками.

— Это чтобы зря штаны в конторе не просиживать, — объяснил Егор Андреевич в последнюю встречу. — За время бомбёжки я успеваю уйму бумаг заполнить. Ты не представляешь, сколько нам горисполком документации навалил — за каждую малость пиши бумажку. Без бумажки ты букашка, а с бумажкой человек. До смешного доходит: люди уезжают в эвакуацию, а мы должны их имущество в реестр записать. А какое там имущество, если всё или на еду поменяно, или в буржуйках сожжено. Вон, Вера уехала — много у неё вещей осталось? Кот наплакал.

Решив сделать Егору Андреевичу сюрприз своим появлением, Катя медленно потянула на себя ручку двери и придержала, чтобы не скрипнула. Из полуподвального помещения в лицо пахнуло сырым воздухом с лёгкой примесью дыма от буржуйки. Кроме бомбоубежища подвал выполнял функции обогревательного пункта, поэтому печь исправно топилась хотя бы раз в день.

В тусклом свете стены влажно отсвечивали серой краской. Пять ступенек вниз вели к дощатому настилу, сквозь который виднелся песчаный пол. Сам Егор Андреевич сидел к ней спиной, ссутулив плечи, и неподвижно смотрел перед собой в пустое пространство с рядами деревянных скамеек. Кроме него людей в бомбоубежище не было.

Стараясь ступать как можно тише, Катя приблизилась к Егору Андреевичу и положила перед ним гостинец в виде плитки подсолнечного жмыха.

Он резко повернулся.

— А, Катюшка! Выздоровела! — Высушенное голодом лицо Егора Андреевича просияло радостью, хотя глаза оставались грустными, словно он недавно плакал.

— Выздоровела, Егор Андреевич, готова к труду и обороне.

Кате хотелось его развеселить, и поэтому она говорила нарочито бодро.

Он подхватил её тон:

— Молодец, девка, это по-нашему, по-ленинградски. Ты ведь теперь у нас настоящая ленинградка, крещённая голодом, холодом и огнём.

Несмотря на явную радость, его больше руки, находившиеся в беспрестанном движении, выдавали душевную маету. Они всё время что-то трогали, мяли, передвигали бумаги на столе.

Наткнувшись на очки, Егор Андреевич покрутил их за дужку и сказал:

— Помнишь посылку с сахаром, где был написан адрес Гришиных?

— Ещё бы не помнить! — Катя вдруг почувствовала усталость и оперлась ладонями на стол. Варежки она не снимала — обмороженные пальцы всегда мёрзли.

— Я тут на досуге проверил старые журналы регистрации и нашёл кое-что интересное. — Он многозначительно поднял брови. — Ордер в квартиру Гришиных был выписан на трёх человек, а въехали двое — Михаил Михайлович Гришин и дочь — Калерия Михайловна Гришина.

— Ну и что? — не поняла Катя.

— Может, и ничего, — выдохнул Егор Андреевич, — в те годы была большая неразбериха, ордера полуграмотные писари выписывали. Бывало, так фамилию или имя переиначат, что не поймёшь. Моего приятеля Копытова как Капытоф записали, а что сделали из Жобина тебе вообще лучше не знать. — Катя прыснула. — Так и живут теперь. Могли и здесь напутать. — Егор Андреевич встал: — Пошли домой, Катюшка, Павловна чаем напоит.

Дойдя до порога, он остановился и досадливо крякнул:

— Вот теперь как хожу! Вроде бы и нормы прибавили, а силы не прибывают.

Он наклонился и двумя руками помог своей ноге перешагнуть препятствие.

Несмотря на худобу, он всё ещё казался большим и сильным.

Катя примирительно сказала:

— Сейчас у многих ноги не ходят из-за цинги и мышечной слабости. Но главное, мы до весны дожили. Скоро снег растает, травка вылезет, птицы прилетят. Посадим огороды. Вы знаете, Егор Андреевич, нам пришло указание начать расчищать свободные места под огороды.

— Конечно, знаю, — на ровной поверхности шаг Егора Андреевича стал уверенным, — нас, управхозов, первых предупредили. Обещали выдать необходимые семена. — Он помолчал, а потом сказал с несвойственной ему злостью в голосе: — Заботится о нас страна, не забывает, только вот некоторые… — Он не стал договаривать, жёстко рубанув воздух ребром ладони.

— Вы о ком, Егор Андреевич? — спросила Катя.

Но вместо ответа он замолчал, только взгляд стал тяжёлым, будто каменным.

* * *

От желания объяснить Кате происшедшее у Егора Андреевича першило в горле, но он понимал, что не имеет права на откровенность, иначе Катин мир рухнет под обломками правды.

И занесла же его нелёгкая в этот Мельничный Ручей!

Проводив Катю, Егор Андреевич сел напротив фотографии жены и потёр лицо руками. Фрося поймёт, она всегда всё понимает.

Чтобы вытолкнуть из себя первые слова, ему пришлось налить стопку водки, настоянную на калгане. Гранёные стопки купила жена, по три копейки пара, и применялись они крайне редко. Спиртное Егор Андреевич не уважал, но бывают случаи, как сегодняшний, когда иначе никак.

Стиснутую в кулаке стопку он разом опрокинул в горло и за неимением хлебной корочки занюхал рукавом фуфайки.

— Не ругай меня, Фрося, — первая и последняя. — Он встал и походил по комнате, потом остановился у фотографии дочери. Ей тоже можно пожаловаться, тем более, что это Любина школьная подруга встретилась ему рано утром.

Сам бы он ни за что не узнал дочкину подружку в кругленькой женщине со свежими щеками цвета пунцовой скатерти в Доме профсоюзов. Одетая в добротное пальто с кроличьим воротником, дамочка стояла возле грузовика и шумно спорила с шофёром. В пылу ссоры она негодующе всплёскивала руками и притопывала ножками в меховых ботиках.

Поражённый цветущим, не блокадным