Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Егор Андреевич, миленький, неужели это вы?!
Моментально забыв про шофёра, женщина подскочила к Егору Андреевичу и затеребила его за рукав. На улице было ещё довольно темно, и он не сразу вспомнил, где видел её лицо, а вспомнив, ахнул:
— Василиса? Клюковка?
Он помнил её маленькой, крепенькой девчушкой-первоклассницей, которую за яркий румянец сразу же окрестил Клюковкой.
Василиса зарделась:
— Ещё не забыли?
— Конечно, нет.
Егор Андреевич хотел сказать, что не забыл всех подруг своей Любоньки, но в груди вдруг стало горячо и больно. Он судорожно сглотнул:
— Ты знаешь, что Люба погибла на Халхин-Голе?
— Знаю. Наташа Лаптева сказала, я её встретила перед войной.
— Это та Наташа Лаптева, которой я бант завязывал?
Тёплое воспоминание растопило льдинки боли, и он улыбнулся.
Василиса рассмеялась:
— Да, да, та самая.
Она хотела ещё что-то сказать, но шофёр высунулся из машины и вежливо кашлянул:
— Василиса Ивановна, мы опаздываем.
— Ой, правда, мне пора. — Василиса бросила быстрый взгляд на наручные часики, сверкнувшие золотом, и внезапно предложила:
— Егор Андреевич, поехали со мной в Мельничный Ручей, я вам курицу подарю.
Упоминание курицы показалось настолько диким и нелепым, что он не понял:
— Какую курицу, ты о чём, Клюковка?
— За Клюковку отдельное спасибо! Приятно вспомнить школьные годы, — Василиса проворно забралась на сиденье и подвинулась, — а курица самая обыкновенная, ощипанная, но не потрошёная. У вас есть с собой пропуск?
— Конечно есть, я же управхоз, — потрясённо ответил Егор Андреевич, думая о том, какое огромное богатство плывёт к нему в руки. Ощипанная и непотрошёная курица была сродни чуду.
Всю дорогу до Мельничного Ручья Егор Андреевич упорно думал об этой обещанной курице. Презирая себя за слабость, он пытался отвлечься и расспрашивал Василису о жизни, о домашних, но перед глазами всё равно лежала на блюде курица с запёкшейся коричневатой корочкой и лужицей вытопленного жира. А если разделать курицу на порции, то можно растянуть мясо на целый месяц, благо на улице стоит мороз. Варить понемножку, по чуть-чуть, и приправлять бульон крупкой.
Откуда у Василисы курица, он спросить не решился, деликатничал, но Василиса бесхитростно рассказала, что работает экспедитором в подсобном хозяйстве. Покосившись на шофёра, она выбрала момент, когда он напряжённо следил за дорогой, и шепнула:
— Мы ленинградское правительство снабжаем, так что, дорогой Егор Андреевич, попрошу соблюдать строгую секретность.
Да, именно так Василиса и сказала — ленинградское правительство. Егор Андреевич подошёл к буфету и достал из альбома фотографию дочери. Она была сделана на последнем курсе мединститута. Любонька поступила учиться в медицинский, а Василиса-Клюковка на курсы учётчиц.
— Ты понимаешь, Люба, — торопясь поделиться с дочерью, Егор Андреевич беззвучно зашевелил губами, — там, в подсобном хозяйстве, есть всё-всё. Куры, утки, гуси. Я видел, как для членов горкома партии в местном санатории накрывают столы. — Он перевёл дыхание. — Да, Люба, там работает санаторий. А на столах… — Перечислить, что стояло на столах, Егор Андреевич не смог и заплакал колючими злыми слезинками. — Там в подсобном хозяйстве даже ромовые бабы выпекают. Ты представляешь, Люба, дети с голода умирают, а они ромовыми бабами закусывают! Коммунисты, Люба, коммунисты! Слуги народа!
Крупная дрожь протрясла его тело от головы до пяток. Чтобы не уронить фотографию, Егор Андреевич положил её обратно и гордо вскинул голову:
— А курицу я отдал Алевтине Бочкарёвой, той, что в квартире Гришиных живёт. У неё две малявки, пусть детей кормит, а мы, старики, и так поскрипим. Ну не могу я есть эту курицу, не могу.
После немого разговора с женой и дочкой Егора Андреевича отпустило.
Пусть сытые в блокаду живут как хотят, это дело их совести и чести. Надо забыть, выбросить из головы лишнее, не завидовать, не желать зла, не осуждать. Главное осознавать, что каждый человек поставлен на своё место и с каждого спросится по-своему.
А Бочкарёва эта — молодец-баба, не дала умереть своим девчонкам, сберегла.
Перекинувшись от Бочкарёвой, мысли побежали по привычному кругу проблем домоуправления. Хоть и маленькое хозяйство, а важное. Это как в лампадке огонёк поддерживать, чтоб теплился, а не гас. Дрова заготавливать надо? Надо. За семенами Лёньку пошлю, когда он с завода придёт. Обход Кузовкова сделает, чтобы народ о субботнике оповестить.
Он задумался: почему в русском языке нельзя сказать «я победю» или «я побежу»? Егор Андреевич пожал плечами и ответил сам себе:
— Потому что «мы победим», и в этом вся соль.
* * *
Всё-таки Сергея зацепило. Когда он доволок немца до своих, сзади раздался взрыв снаряда. Сергей почувствовал сильный толчок в спину и вспыхнувшее внутри горячее пламя, от которого в голове стало звонко и пусто.
— Санитаров давай, у нас раненый! — зычно закричал сержант орудийного расчёта. — Эх ты, пень-колода!
Этот пень-колода, обросший косматым изумрудным мхом, чудился потом Сергею всю дорогу до госпиталя. Их, нескольких раненых, везли в глубь материка в тряском кузове полуторки. Слева от Сергея стонал матрос с перевязанной грудью, а справа полусидел молоденький солдатик с распоротым боком. Он часто облизывал пересыхающие губы и смотрел на Сергея круглыми испуганными глазами.
Хотя боль в спине скручивала Сергея в тугой узел, он всё-таки сказал солдатику, чтобы тот не унывал. Раз сидеть может, значит смерть ещё далеко.
Когда полуторка пересекала заснеженное поле, их обстрелял шальной мессер, отбившийся от своей чёрной стаи. Снизился на бреющем полёте и дал очередь по машине.
Не в силах пошевелиться, Сергей корябнул пальцами по шершавому кузову, сквозь дурноту жалея, что под рукой нет автомата.
Матрос, наверное, подумал то же самое, потому что повернул голову и прохрипел:
— Сбить бы гада, да нечем. Я их голыми руками готов рвать.
Солдатик коротко всхлипнул и схватился за бок.
Когда подъезжали к госпиталю, Сергей смотрел на окружающее мутным взором, в котором сливались двери, стены и белые халаты. Он снова вспомнил пень-колоду, но только мох на ней был уже оранжево-красный.
Их всех троих положили в коридоре прямо на пол, где были постелены тонкие матрацы, залитые спёкшейся кровью. Приоткрывая глаза, Сергей видел только ноги, проходившие мимо. Ноги шли, бежали, стояли. От бесконечного мелькания кружилась голова. Наконец, когда стало совсем плохо, около него остановились ноги в валенках с обрезанными голенищами и женский голос сказал:
— Этого срочно в операционную.
Ему возразил густой мужской бас:
— Но, Наталья Николаевна, у нас идёт поток раненых после бомбёжки, и, кроме того, вы не спали трое суток. Дайте себе хотя бы пару часов отдыха.
— Я сказала — в операционную,