Когда до сознания Сергея дошло, что говорят про него, он показал на солдатика:

— Сначала солдата.

Теперь он смотрел вверх и старался рассмотреть лицо женщины в валенках, но перед глазами всё расплывалось.

Та быстро отвернулась, коротко бросив:

— Он подождёт.

Почти тотчас два санитара положили Сергея на носилки и понесли длинным коридором, наполненным запахами лекарства, гари и крови.

Перекладывая на операционный стол, один из санитаров нечаянно задел рану. От вспышки боли Сергей потерял сознание и очнулся уже в палате.

* * *

«Сегодня я ходила в театр. Так случилось, что подруга нашей редакторши — актриса театра Музыкальной комедии, и она подарила мне контрамарку. Давали “Три мушкетёра”», — записала в свой блокадный дневник Варвара Николаевна Медянова.

Чтобы поворошить угли в буржуйке, она встала из-за письменного стола и прошлась по комнате, разминая поясницу. Поход в театр надо обязательно записать подробно. Когда-нибудь про спектакли в блокадном городе станут говорить как о непостижимом проявлении силы духа.

С трудом встав на колени, Варвара Николаевна подкинула в топку разломанную раму от картины. Сам натюрморт с кувшином огненных роз сгорел в прошлый раз. Картину с розами выкопали из-под обломков соседнего дома, она отсырела и при сгорании ужасно воняла. Приятное тепло от огня сразу согрело озябшие руки. Всем хороша буржуйка, но быстро остывает.

С сожалением закрыв топку, Варвара Николаевна сняла с плиты чайник и положила вместо него пару кирпичей. Потом их можно будет сунуть в постель под одеяло, чтобы хоть немного прогреть стылые матрац и простыни.

Её мысли снова вернулись к театру. Там тоже было холодно. Публика сидела не раздеваясь, в пальто и шубах, а когда актёры пели, изо рта у них шёл пар. Зал был набит битком. Впереди Варвары Николаевны расположилась высокая старуха в фетровом шлеме, почти полностью заслонявшим обзор сцены. Чтобы следить за действием, приходилось постоянно отклоняться в сторону, выискивая просвет между зрительскими головами.

В конце первого действия офицер, сидевший сзади, деликатно дотронулся программкой до её плеча и попросил:

— Девушка, не крутитесь, пожалуйста, а то мне не видно.

Девушка! Варвара Николаевна сочла его слова за издёвку.

— Можно подумать мне видно! — некрасиво огрызнулась она, тут же раскаявшись в своей грубости. Может, этот военный прямо из театра уйдёт на фронт и спектакль будет последним светлым воспоминанием в его жизни.

В перерыве они оказались рядом. Судя по седому ёжику волос и резким морщинам у рта, офицеру было за пятьдесят. В войну трудно определять возраст. Варвара Николаевна обратила внимание на мешки у него под глазами, решив, что это признак недосыпания, и на свежую повязку на левой руке.

Хотя Варвара Николаевна смотрела вскользь, как будто бы в сторону, офицер перехватил её взгляд и приблизился. Он него пахнуло смесью табака и одеколона.

Он улыбнулся, и улыбка у него оказалась хорошей, светлой.

— Я в первый раз в Ленинграде.

Промолчать казалось неудобным, и Варвара Николаевна вежливо поинтересовалась:

— Да? А вы откуда?

— Сейчас из-под Москвы, но вообще я сибиряк, инженер-дорожник. Откомандирован в распоряжение Ленинградского военного округа.

«На Ладогу, к Серёже», — скорее сердцем, чем разумом поняла Варвара Николаевна, и этот незнакомый военный ей сразу стал симпатичен и близок, как было дорого всё, что имело отношение к сыну.

В фойе стоял гул от множества голосов. Мимо проходили исхудавшие или отёкшие люди, но здесь на их лицах не было печати отчаяния. Театр завораживал, увлекал, дарил забытую радость. Неудивительно, что театральные билеты на чёрном рынке шли по цене куска хлеба. У зеркала прихорашивались две барышни, обе в одинаковых серых шинелях. На них с умилением смотрела служительница, укутанная в синий бархатный салоп, расшитый золотым позументом.

Варвара Николаевна вдруг застеснялась своего старого пальто с вытертым воротником и оторванной пуговицей. Пуговицу давно надлежало пришить, но руки не доходили.

Быстрым жестом она приложила ладонь к торчащим ниткам, но потом рассердилась на себя и опустила руку. Ещё не хватало кокетничать на старости лет. Сорок пять, не двадцать.

Чтобы поддержать разговор, она спросила заученной фразой:

— Нравится у нас?

Ещё не договорив, Варвара Николаевна спохватилась, что изрекла фантастическую глупость. Как и кому может понравиться блокадный город, где на улицах лежат штабеля мертвецов?

Но офицер понял, что она имела в виду, и кивнул головой:

— Я всегда мечтал попасть в Ленинград, правда, не думал, что мой приезд будет таким, — он подыскал нужное слово, — суровым. Но я всё равно восхищен и городом, и мужеством горожан. — Его прямой взгляд заставил Варвару Николаевну покраснеть до ушей.

Проклиная себя за смущение, она подняла воротник пальто и заспешила в зал, благо раздался третий звонок.

Теперь она сидела не шевелясь и беспокоилась только о том, чтобы офицер, представившийся Ефимом Петровичем, смог без помех посмотреть спектакль.

Из театра Ефим Петрович проводил её до дому и на прощание поднёс руку к губам:

— Даст Бог, ещё увидимся.

В ответ она сдержанно попрощалась и сразу ушла, потому что мучительно боялась продолжения знакомства. Нет! Никаких привязанностей больше быть не должно. Ещё одной потери она просто не переживёт.

Перебирая в уме моменты встречи с Ефимом Петровичем, Варвара Николаевна снова села за дневник.

О чём же написать? О том, как с каждым днём её жизнь всё больше наполняется смыслом? О том, что хочет выжить не ради себя самой, а для того, чтоб успеть помочь родному городу?

Она прикоснулась к кругляшам клавиш, и пишущая машинка отозвалась лёгким звоном.

«И сказал [Господь]: выйди и стань на горе пред лицем Господним, и вот, Господь пройдет, и большой и сильный ветер, раздирающий горы и сокрушающий скалы пред Господом, но не в ветре Господь; после ветра землетрясение, но не в землетрясении Господь; после землетрясения огонь, но не в огне Господь; после огня веяние тихого ветра, и там Господь.

Библия. 3 Цар., 19, 11–12».

* * *

Третьего марта «Ленинградская правда» поместила объявление: «Возобновляет работу Театр музыкальной комедии. Завтра коллектив театра, руководимый засл. арт. республики орденоносцем Н. Я.Янетом, покажет ленинградскому зрителю оперетту „Сильва“. 5 марта пойдет „Баядера“, 6-го и 7-го „Три мушкетёра“. Театр будет давать два спектакля в день. Начало утренних постановок в 11 ч. 30 мин., вечерних — в 4 ч. дня».

…Георгий Максимов, директор театра, пишет: «Ежедневно у театрального подъезда вывешивалась афиша, которая в те дни писалась от руки. Спектакли давались дважды в день, чтобы наверстать вынужденный простой в феврале. Билеты — нарасхват. Каждый день в зрительном зале, кроме фронтовиков, — большие группы рабочих»[30].