– Вас кто-нибудь видел? – спросил я.

– Не думаю.

Я купил бутылку вина, и мы пили его, сидя на полу, подальше от окон.

– Я мало что узнал, – признался он. – Фрэнк Дрейк любит себя показать. Большинство людей в городе предпочитают с ним не связываться. Он любит то, что обычно и любят моряки: женщин, пиво, игру в кости. И тратит много. У него есть дом на Дептфорд-Стрэнд, в районе Грин. Хорошее место для третьего помощника капитана.

– А откуда он берет деньги?

– Думаю, что-то незаконное. Мне сказали, что он довольно часто ездит в Лондон. Похоже, любит театр. Комедии. В ту ночь, когда убили второго африканца, он был в Лондоне.

– Так было и с остальными. Кто-нибудь говорил что-то про еще одно здание у реки, принадлежащее Дрейку? Сарай или склад? Еще один дом?

– Нет. А почему вы спрашиваете?

– Убийце нужно было место для пыток недалеко от причала. Сегодня я туда заглянул. Там много подходящих мест, но на то, чтобы их все проверить, уйдут дни. Мне кажется, как раз в таком месте могут держать и капитана Вогэна. Я считаю, что кто-то спрятал его там – или он сам спрятался, – чтобы не допустить встречи с Арчером. Джон Манди наверняка знает, где именно. Я видел, как он покупал опиум в «Красном доме», и не думаю, что для себя. Другие тоже могут знать, где это место. Я думаю, Арчер выяснил, где Вогэн, и когда пошел к нему, его убили. Может, никто из них не знает, кто именно убил, – кроме самого убийцы. Им может быть даже Вогэн.

– Вы действительно думаете, что Арчера мог убить Манди? Насколько я помню, в Библии к убийству однозначное отношение.

Я вспомнил Манди с кнутом в руке.

– Может, он видел в этом не убийство, а справедливое наказание.

– А себя считал судьей и палачом? – Сципион нахмурился: – Пытки я еще могу понять, но зачем использовать клеймо? Оно привело вас к кораблю и его экипажу.

Я вздохнул, потому что сам много над этим размышлял.

– Возможно, мы ищем рациональность там, где ее нет. Вернее, мотив мог быть рациональным, но совершивший это человек просто наслаждался убийством. Возможно, хотел оставить свою метку. Похоже, участие в работорговле затягивает человеческие души во тьму.

Я вспомнил дневник Вогэна, этот его безмолвный мучительный крик.

– Вы считаете нашего убийцу сумасшедшим?

– Я думаю, что он может быть не совсем в здравом уме. А иначе как он мог совершить то, что совершил?

Сципион какое-то время молчал.

– Когда я только оказался на Доминике, больше всего на свете мне хотелось сбежать. Я видел, как наказывают тех, кто не выполняет приказы, и как награждают тех, кто выполняет. Я выбрал второй путь – жополиза, как вчера вечером красноречиво выразилась Ямайка Мэри. Когда мне исполнилось шестнадцать, меня сделали надзирателем. Я бил людей кнутом, я привязывал их к столбам, я пытал.

Я изучал его напряженное, изрезанное морщинами лицо.

– Вы пытались сбежать из рабства единственным возможным способом. Никто не вправе вас обвинять.

– Люди, которых я порол и пытал, обвиняли меня. Но это не относится к делу. Я лишь хочу сказать, что действие может одновременно быть ужасающим и рациональным.

– Вы утверждаете, что есть что-то рациональное в том, чтобы клеймить человека перед тем, как перерезать ему горло? – спросил я. – Я этого не вижу. Вы когда-нибудь читали Спинозу?

– Давайте предположим, что нет, – ответил Сципион.

– Он считал эмоции врагом рационального мышления. Большинство людей редко задумываются о том, как эмоции влияют на их решения. Они считают, что действуют рационально, но на самом деле это не так. В самых крайних случаях эмоции могут полностью завладеть человеком. Его рассуждения становятся не только иррациональными, но и опасными. Я встречал таких людей в Америке – со шрамами от внутренней борьбы. Они обрели вкус к убийствам, потеряли связь с той частью себя, которая контролирует низменные желания. По виду они вполне здоровы, кажутся нормальными, но, боюсь, на самом деле они совершенно безумны.

Сципион нахмурился:

– Разве эмоции не могут привести нас к лучшему образу мышления? А как насчет любви, например? Или чести?

– Спиноза так не думал. Он никогда не был женат, не имел детей. На первое место он ставил интеллектуальную любовь.

– Это кажется мне унылым и безрадостным существованием.

– Согласен.

Я произнес это так, что он задумался на мгновение.

– Вы женаты, капитан Коршэм?

– Почти четыре года.

– Дети?

– Сын, Габриель. Ему еще нет и двух лет.

В его взгляде мелькнула легкая отрешенность.

– Детство было самым счастливым временем в моей жизни. Я родился в племени рыбаков, в глубине материка. Мы любили танцевать. Я помню, как мой брат кружился в танце. Сколько было смеха.

– Вы никогда не думали вернуться в Африку?

– Куда? Мою деревню уничтожили. Вся моя семья мертва. И в Африке я буду таким же странным существом, как здесь.

– Ваш брат тоже умер?

– Да, нас захватили вместе. Мне было восемь, а ему девять. Нас отвезли в порт Уиды, где держали рабов. Из окна нашей камеры мы видели невольничьи корабли, стоявшие на якоре в море. Адебайо думал, что это гигантские рыбы, которые готовятся проглотить нас. Он разбил голову о стену, предпочтя такую смерть встрече со своим страхом.

– Мне очень жаль.

Его лицо исказила боль.

– Мне все труднее и труднее вспомнить, что было до этого. Иногда я задумываюсь, настоящие ли это воспоминания или я придумал их. Может, когда у меня появятся свои дети, я все вспомню.

– Прекрасная цель. – Я поднял бокал. – Сначала нужно найти подходящую женщину.

– Да, я понимаю. – Он смотрел в бокал с вином. – Нужен дом, тепло семейного очага. Тепло женщины. Это настоящий рай.

– Для некоторых – рай. Для других – ад. – Я думал про семью Манди. И про свою собственную.

– Нет, если на то Божья воля. – Он печально улыбнулся мне. – А в аду я уже был. Он называется Средний путь.

Мы отвлеклись от того, что Сципион узнал про Фрэнка Дрейка, и я уже собирался вернуть разговор в это русло, когда снизу донесся полный паники крик:

– Конюшня горит! Во дворе пожар!

Я бросился к окну и увидел языки пламени и густой черный дым во дворе. Зефир! В два шага я оказался у двери.

Внизу царил хаос. Никто не хотел остаться в таверне и быть отрезанным стеной огня. Я с трудом пробился сквозь толпу мужчин, которые пытались добраться до двери. Наконец я выскочил во двор