Вэл почувствовала себя обманутой. Это было против правил. Раза вел нечестную игру и откровенно забавлялся, наблюдая, как меняется лицо Вэл.

– Хорошо, – нахмурилась она, старательно скрывая улыбку. – Тогда обещай, что будешь хорошим и послушным мальчиком.

Зверь радостно и визгливо тявкнул. Вэл кратко засмеялась, не в силах больше сдерживаться.

Баргест, поймав взглядом черных влажных глаз ее улыбку, в два шага оказался рядом и медленно выпрямился, вставая на задние лапы.

– Нет, – отрезала Вэл, толкая его в мохнатую грудь. – Даже не думай. Если ты хочешь играть, то никаких мне тут человекоподобных монстров и прочего кошмара, понял?

Зверь замер, прижал треугольные уши к голове и послушно опустился на четвереньки.

– Молодец, песик, – усмехнулась Вэл, дотрагиваясь пальцами до покатого собачьего лба. – А теперь пусти хозяйку, она очень хочет есть.

Слово, вырвавшееся совершенно случайно, вдруг докатилось до сознания, ошпаривая подобно горячему источнику. Игры играми, но есть предел, за который нельзя переступать, верно?

Вэл часто задышала, ощущая неприятное волнение, и опустила взгляд вниз, смотря на свесившего язык черного пса.

Его влажные глубокие черные глаза были полны ожидания, и в них читалась готовность исполнить любую прихоть… своей хозяйки.

Вэл на мгновение потеряла почву под ногами, рассеянно похлопала зверя по шее и, не совсем понимая, что происходит, шагнула вперед, направляясь к лестнице. Баргест развернулся на месте, едва не путаясь под ногами, и последовал за ней.

Вэл, отрезая себе свежего хлеба и холодного запеченного мяса, самоотверженно борясь с неудобным ножом и собственной рукой, чувствовала спиной взгляд черного пса и никак не могла понять, что все это значило.

Если Раза считает, что таким образом можно сломать возникшую между ними стену, то он глубоко ошибался.

Ошибался ли?

По непонятной причине зверь, когда-то безумно пугавший ее, теперь казался Вэл куда более приятным спутником, чем молчаливый бледный Раза в обличье человека.

Вэл вообще не ассоциировала черного зверя с тем мужчиной, который стоял в стороне и наблюдал, как избивают ту, кого, по его словам, он любит.

Она положила нож на стол и повернулась. Баргест, свесив длинные лапы, лежал в кресле, как очень и очень большая собака. Длинный хвост вильнул, когда Вэл неуверенно улыбнулась ему.

– Хочешь? – Вэл протянула кусок мяса. – А то ты такой худой стал.

Зверь мотнул головой и моргнул блестящими черными глазами. Девушка вздохнула и села на деревянный стул, придвигаясь к столу.

«Я – дурочка», – осознала Вэл так же отчетливо, как и то, что Раза во сто крат умнее ее, с легкостью поняв, что требуется, чтобы стена, неминуемо возникшая между ними после произошедшего, пошла длинными трещинами.

– Святые улитки, – нарочито устало выдохнула Вэл. – Мы же договаривались, что ты будешь слушаться меня.

Зверь поднял голову и недоуменно посмотрел в голубые глаза.

– Тебе скоро отправляться в горы, преодолевая снежные бураны и прочие неприятности, – заговорила Вэл спокойным, рассудительным тоном, наблюдая, как совершенно по-собачьи дергается черное мягкое ухо. – А ты похож на узника, которого держали в заточении.

Баргест приоткрыл пасть, вывалив длинный язык.

– А если ты снова встретишь этих… шепелявых. – Вэл нахмурилась, припоминая нужное слово. – Как их… тех, кого мы видели, помнишь? Два мужика и баба, все в чешуе. А, шипуны, точно!

Вэл радостно улыбнулась, ловя на себе совершенно человеческий, восторженный взгляд зверя.

– Что они подумают о честном имени дозорных? Слухи о том, как вы исхудали и поплохели, разнесутся по всей топи, понимаешь?

Баргест скользнул вниз с кресла, и через секунду его длинная морда лежала на коленях Вэл.

Она улыбнулась, с легким оттенком горечи понимая, что никто и никогда еще не обводил ее вокруг носа с такой легкостью; запустила пальцы здоровой руки в черную шерсть на загривке пса, и зверь приподнялся навстречу, все больше напоминая человека. Длинные, покрытые черной шерстью лапы осторожно, стараясь не причинить боли, обняли за плечи, большая мохнатая голова прижалась к щеке. Холодное пятнышко мокрого носа ткнулось в шею.

Вэл сморгнула мимолетные слезы и обхватила зверя одной рукой.

Сердце тоскливо ныло, и она ненавидела себя в эту минуту.

Ненавидела так же сильно, как совсем недавно ненавидела мужчину с такими же черными бархатными глазами, как и у зверя, влажный горячий язык которого нежно вылизывал ее шею.

Фиксирующую повязку сняли через три недели. От представшего взгляду зрелища становилось тошно. Худая, с сухой, шелушащейся кожей рука вызывала жалость, и первые дни Вэл с легким налетом неприятия просто прятала ее в рукав.

Дэни, заметившая, как Вэл избегает пользоваться левой рукой, сделала ей замечание и показала, как нужно разрабатывать мыщцы, чтобы вялые тонкие пальцы наконец стали такими же, как и прежде.

Вэл терпеливо выполняла все указания, полагаясь на осведомленность девушки.

Синяки, темно-желтыми разводами покрывавшие кожу, постепенно сходили, хотя когда Вэл поднимала вверх руки или резко поворачивалась, где-то в глубине еще отдавалось болью.

Кровотечение прекратилось, но Вэл, не находя объяснения невнятному чувству, ощущала в себе какие-то изменения, будто что-то внутри ее незримо сломалось. Она старалась не думать об этом, отбрасывая неприятные мысли в самые темные уголки сознания.

Измученное и изнуренное тело с каждым днем наполнялось силой, и по прошествии некоторого времени Вэл внезапно поняла, что больше не чувствует себя разбитой и покалеченной старухой.

По этому торжественному поводу она купила себе бутылку слабого домашнего вина и выпила ее в гордом одиночестве, восседая в одном из кресел (возможно, в том самом, которое когда-то принадлежало Дэни) и наблюдая за весело трещавшим в камине огнем.

Она почти всегда ужинала в одиночестве. Да и обедала тоже. Стоило признать, что между ней и ее Первым не получалось ничего толкового. Стена, которую они оба воздвигли, пошла трещинами, но так и не рухнула.

Причина была очевидна – Вэл не могла принять этой жизни. Не могла принять свою новую роль, которая доставляла лишь неудобства. Она не хотела принимать свою любовь к Раза, к тому Раза, который успешно делал вид, что не было никакого обвинения и наказания, словно вычеркнув произошедшее из памяти.

Ни словом, ни жестом он не упоминал о том, что каждый день болело внутри Вэл, жгло ее и изнуряло. Она немного завидовала Раза – сама же то и дело возвращалась мыслями к случившемуся, прокручивала все в голове и корила себя за то, что никак не может отпустить ситуацию. Злость и обида не хотели оставлять ее, с завидной регулярностью запуская в оголенную плоть острые клыки и обильно прыская ядом.