деятельность. Я узнаю обо всем, почему у них не получилось, попозже, когда они добьются своего и закроют мое ИП.

В Сибири у меня будут другие условия труда. Но Сунин и Хомин не сумели сломить мой характер, мою натуру, не смогли сделать из Рондова карманного эксперта. Я остался на некоторое время безработным, но чтобы жить дальше и быть слугой совести. И бороться с теми, кто продает Россию и делает ее страной беззакония и хаоса. Мне очень хотелось превратиться в графа Монте-Кристо.

– Ну, я думаю, – продолжил Сунин, – ты, наконец-то, определился и теперь не сомневаешься в насильнике? Заключения должны быть готовы! Давай, заберу.

– Видишь ли, Игорь Николаевич, – остановил я его напор, – заключение по девочке я не решился заканчивать. Хотя все описал. Она девственница! Я говорю и заявляю совершенно серьезно и однозначно! Каким образом ее мог изнасиловать отец, я не представляю. Все параметры его мужских половых органов я, практически, исследовал при тебе. Я не стал делать выводов по девочке. Написал прямо в заключение, что в виду возникших противоречий, в моем представлении о половом статусе девственности, прошу назначить комиссионную судебно-медицинскую экспертизу.

Сунин, как мне показалось, остолбенел. Он был и так высоким, а сейчас из-за позвоночника, с физиологическими кифозами и лордозами, которые будто выпрямились, стал выше. Так бывает при испуге. Сунин вытянулся сантиметра на три, а то и больше. Оказался еще более ровным и стройным, и я заметил, как он сосредоточенно думает или просчитывает в голове варианты.

– Ну а по самому Маскаеву у тебя же нет сомнений? Что ты хотел увидеть, то ты и увидел. Или ты написал, что он импотент? – нагло и ехидно насмехался и торопил меня двуликий Янус, которого мягко еще прозвал Леха-адвокат «Джунгаром». Теперь как нельзя точно. Все выдавало в нем страшную сущность. Я уже хорошо знал историю с любовницей Маскаева. Он и сам не заявлял, что не может совершать полового акта. Он отрицал у себя какие-либо заболевания мочеполовой системы. Заключение по нему я закончил стандартной фразой – «данных за то, что гражданин Маскаев Петр Федорович, на момент освидетельствования не может совершать половой акт, не установлено».

7

– Ну вот, это уже дело! – обрадовался Сунин, читая текст заключения по Маскаеву. Словно перед ним оказалось не обычное и часто встречаемое им заключение эксперта, а уже однозначный и окончательный приговор суда. – Хорошо, я заберу у тебя заключение на него. А на девочку нам не надо. Пусть останется у тебя. Нам достаточно заключения липецкого эксперта Огули. А остальное уже неважно! – так, прочитав неоконченное заключение по девочке, он решил вернуть его мне. Глумясь надо мной, без иллюзий и компромиссов заявил – А это можешь, куда хочешь деть! Можешь даже выбросить! – Потом он вдруг опомнился, что если это станет известно суду и судье, хотя он не должен и не мог допустить такого, то суд запросит и затребует от него заключение. И он тут же переобулся, и опять поменял свое поведение, поведение оборотня в погонах. – А впрочем, дай-ка на всякий случай. По вечерам стану наслаждаться твоим слогом… Шучу! Оставляю тебе. Расписываться не буду!

Я очень удивился, но не подал виду. Уходил он все-таки на полусогнутых ногах с опущенными плечами. Что-то его настораживало и беспокоило. Я не мог всего до конца понять. Как можно было это даже представить, именно то, что происходило сейчас на моих глазах. Я невольно вспомнил цитату из «Гамлета» Шекспира: «неладно что-то в датском королевстве» или «прогнило что-то в датском королевстве». Но сейчас все происходило в глубокой провинции, в Пензенской губернии, в глуши, в маленьком провинциальном городке Сердобске. Я опять вспомнил уже слова Чацкого: «в деревню, к тетке, в глушь, в Саратов». Потому что Сердобск переходил то в Саратовскую область, то в Пензенскую. Перед тем, как выйти уже из кабинета Джунгар, а теперь уже я мог бы вслух назвать его «Джульбарсом», без стыда и совести добавил:

– Некогда, Петрович! Дело завтра в суд передаю! Какая комиссионная экспертиза? Маскаев полностью признал свою вину. Все рассказал. Написал, как произошло. Я ему даже позволил, для облегчения своей участи, написать явку с повинной! – и он уверенно закрыл за собой дверь.

Тут я окончательно потерялся в мыслях, но я не забыл, как только он появился, включить микрофон у «жучка», который дали мне сотрудники ФСБ. Я записал его бредовые измышления с самого начала.

Вечером я пришел к Оле-медрегистратору, домой, чтобы сбросить всю информацию Штирлицу и Блондину. Она рассказала мне новую страшную историю о Сунине.

Оказалось, как только я ушел с работы, Сунин вернулся в мой кабинет, когда в нем задержалась Оля. Он сел на кушетку, взял со стола журнал регистрации трупов, вальяжно откинувшись к стене, стал его перелистывать. С безобидным видом он что-то вспоминал, и тут неожиданно попросил Олю:

– Оль, а ты не можешь мне дать на несколько минут постановление по Маскаевой?

– А Сергей Петрович все в сейф закрыл, а я ключи от сейфа сегодня дома оставила! – Оля догадалась о его замыслах.

Сейф у нас – простой маленький металлический шкаф с навесным замком, какими закрывают обычные почтовые ящики. Сунин легко сбил его и сказал, что завтра принесет новый, еще лучше и прочнее.

– Я собиралась звонить вам, Сергей Петрович! Но Сунин забрал у меня телефон. Сказал, что у вас есть высшее образование, а у меня нет медицинского. Сказал, чтобы я подумала о том, где буду работать. А вас могут уволить. Он перерыл все папки с заключениями, но постановления на девочку нигде не оказалось. Я даже испугалась, куда оно могло деться!

– Я его забрал с собой!

– Я только потом догадалась!

– А ты не успела его записать?

– Успела, Сергей Петрович! Он держал телефон и сам себя записывал. Я нажала на запись раньше. Он не догадался. Был злой. И занят поисками постановления. Или боялся, что вы вернетесь!

– Ну что же, радистка Кэт, – я ее так называл, сравнивая с русской радисткой из кинофильма «Семнадцать мгновений весны», – включай передатчик! Информация уже сегодня должна уйти Штирлицу.

Оля отправила всю информацию по интернету с помощью своего компьютера. У меня компьютера не было. Мне очень хотелось им верить. Я рассчитывал, что мой голос и мои шифрограммы читают и слышат «наши». И если я погибаю, мне хотелось сказать, чтобы они услышали, что я не сдаюсь, а порою хотелось просто закричать, насмотревшись когда-то советских фильмов: «За Родину! За Сталина!» А теперь, даже