Он слушал Паркинса, но ничего не слышал. Слова, словно камни, падали в серую пустоту его сознания и исчезали без следа. «Не выживают», – машинально повторил он, глядя на черные склоны Боруса. Вид огромного выжженного пространства убивал всякую надежду. Паркинс прав, в такой катастрофе остаться в живых невозможно. Он пнул носком туфли обломок камня. Ребекки больше нет. Какой бред… Его недавнее желание исполнилось дословно – посланная богами жена исчезла бесследно. Его подняла, а сама…

– Я не верю… Не верю! – тонкий женский вскрик заставил его обернуться.

А, мать Ребекки. Ее-то зачем сюда привезли? Леди Диана была бледна и едва стояла на ногах. Он покосился на тестя, поддерживающего супругу под руку, и наткнулся на ненавидящий взгляд.

– Где моя девочка? Где Бекки? Она должна быть здесь! – высокий голос леди Дианы перекрывал шум ветра и тихий гул эр-сата. – Алекс, почему ты ничего не делаешь? Нужно найти Ребекку! Здесь так холодно…

– Тихо, Ди. Успокойся, – глухо произнес Гринделл. Он выглядел усталым и постаревшим. – Я же говорил, что тебе не нужно сюда ехать.

– Алекс, это неправда, – вцепившись в руку супруга, громко сказала леди Диана. – Неправда, слышишь? Наша девочка не могла умереть!

Герцогиня глядела на гигантскую воронку, оставшуюся на месте взрыва, и по щекам ее бежали слезы.

– Неправда, – повторила женщина и неожиданно перевела взгляд, посмотрев ему прямо в глаза: – Себастиан!

Мать Ребекки протянула руку, вынуждая его подойти.

– Себастиан, вы должны знать… Вы же понимаете, что Бекки жива, ведь так, да? – леди Диана уставилась на него с сумасшедшей надеждой. – Вы с ней связаны. Что вы чувствуете? Она жива? Моя девочка жива?

Он опустил голову. Лютый холод, сковавший душу, не оставлял места надежде.

– Что он может чувствовать? – с ненавистью произнес Гринделл. – Если бы он любил Ребекку…

Тесть не договорил и безнадежно махнул рукой.

– Пойдем в эр-сат, Ди, – Александр настойчиво потянул жену к двигору. – Тебе не нужно здесь оставаться.

Леди Диана бросила на него растерянный взгляд. В ее голубых глазах, так похожих на глаза Ребекки, отражалось бесконечное небо Карден и еще не до конца осознанная боль потери.

– Алекс, ты не понимаешь, – шептала женщина. – Я не могу оставить свою девочку. Она где-то здесь. Бекки! Бекки, ты слышишь меня? – неожиданно выкрикнула леди Диана, и этот крик прошелся по его душе острым клинком.

Гринделл крепко обнял жену и повел ее к двигору, а та все оглядывалась, всматривалась в лица стоящих вокруг людей, пытаясь увидеть хоть в чьем-то взгляде толику надежды. Окружающие неловко отводили глаза.

Тихо заплакав, леди Диана покорно пошла к эр-сату. Он видел, как поникли ее плечи, как ссутулился идущий рядом с ней муж. Как плотно сжались губы вышедшего из приземлившегося двухместного эл-тона Мартина.

– Она сама виновата, – посмотрев на отца, резко сказал брат Ребекки. – Сколько раз ей говорили, что двиги не для женщин! Так нет же! Хотела всем доказать… – Мартин криво усмехнулся. – Доказала.

Услышав эти слова, он сжал кулаки. Как же ему хотелось дать самоуверенному щенку пощечину! Наглый, напыщенный, себялюбивый Мартин всегда вызывал в нем глухую неприязнь, а уж сейчас…

– Марти, что ты такое говоришь? – Леди Диана подняла на сына заплаканные глаза.

– Правду, мама, – жестко ответил тот. – Если бы вы обращались с Ребеккой построже и не потакали ее дурацкой прихоти, она была бы жива.

– Замолчи! – не сдержался Гринделл. – Пойдем, Ди. Тебе нужно отдохнуть.

Он наблюдал за семейной сценой издалека, не собираясь подходить к родственникам жены и пытаться разделить с ними общее горе. Знал, что его не примут. Трагедия произошедшего заставляла Гринделлов искать виноватых. Впрочем, он не сомневался, что скоро все они объединятся в одном общем чувстве – ненависти к нему. Ведь это он не оправдал ожиданий, не сумел заставить Ребекку остепениться, не ограничил ее рамками дома. И детьми не озаботился, как ожидал от него тесть, и в особняке бывал редко. Гринделл уверен, что если бы он проявил твердость и заставил Бекки стать примерной женой, та забыла бы о двигорах и посвятила себя семье. Глупая уверенность…

Он горько усмехнулся. Разве можно обуздать ветер? Разве удастся пленить неуловимый воздушный поток? Бекки никогда не стала бы домашней и покорной. Ее стихией было небо, ее сущность всегда рвалась к слиянию с двигорами, и жестоко было лишать ее полетов. Он чувствовал в ней эту тягу. Понимал. Пожалуй, где-то в глубине души даже немного завидовал. В жизни Бекки имелась страсть, которой она была беззаветно предана, и эта страсть помогала ей не чувствовать себя одинокой.

О, он многое понимал. Еще с той первой встречи, когда Ребекка предстала перед ним в образе Энн, он почувствовал, как много одиночества и боли она прячет под своей внешней бравадой. И как виртуозно прячет! Идет по жизни, смеясь и не обращая внимания на злобу и зависть. Его всегда поражало это ее умение отсекать неприятности, видеть в окружающих только хорошее, радоваться простым и привычным мелочам. Он никогда так не умел. И его завораживал сумасшедший коктейль ее эмоций, смелости, страсти. И любви. Кто ж знал, что страсть к небу, которую он поощрил, подарив Ребекке возможность получить лицензию, ее и убьет?

Да, Гринделлам есть за что его ненавидеть.

Он развернулся и пошел к обрыву. На душе было пусто. Он даже боль перестал чувствовать. Как говорил Лефлер, предлагая ему крепкий ракс, – анестезия? Его анестезия действует безо всякой выпивки.

Легко открыв портал, он шагнул в серебристое марево и оказался в пустыне. Ему никого не хотелось видеть. Слушать сочувствующие речи, что-то отвечать, куда-то идти и создавать видимость деятельности. Глупо. Обсуждать поминальную службу, количество приглашенных, выбирать надгробие…

Все это не имело отношения к Бекки. Его жена была слишком живой, веселой и бесшабашной, и все эти традиционные чопорные обряды не для нее. Лучшим памятником Ребекке стал бы двиг, установленный на месте ее гибели. А лучшими поминками – веселая вечеринка, устроенная в одном из ангаров двигорщиков. Он помнил, как Бекки ненавидела сартские условности. Она всей душой восставала против догм и правил. Порывистая, смелая, открытая. Он никогда не умел так искренне радоваться жизни. Никогда не чувствовал такой внутренней свободы. Никогда не мог быть настолько открытым и смелым. И при этом в его жене не было ни разнузданности, ни вульгарности. Ребекка, как никто, умела ходить по грани. И лишь однажды оступилась… бросив его одного.

Он почувствовал, как сбилось дыхание, как трудно стало дышать, как подступили к глазам предательские слезы.

Унаши сатар!

Он резко поднял руки и громко выкрикнул заклинание. Пустыня ответила утробным воем, и тучи песка устремились к западу, к черному обелиску Терроса. Буря… Он стоял среди беснующегося песчаного потока, стремясь выплеснуть все, что накопилось в душе, но боль не проходила. Ледяная глыба, застывшая на месте сердца, не исчезала. Вокруг него гудела пустыня, под ногами содрогалась потрескавшаяся почва, огромные смерчи поднимались в небо, повинуясь его безмолвному приказу, а он не мог изгнать из души едкую, разъедающую тоску.