Согнувшись и опершись на копье, человек-горностай продолжал сторожить белую плиту, почти незаметный в необычайно высокой траве. Множество столетий пролетело с тех пор, как он вынырнул из точки перехода, и теперь он мог припомнить лишь отрывочные образы своего прежнего человеческого детства — прямые, как линейка, дороги, кукурузные поля, горячее солнце и мягкий климат, — а также воспоминания армейских будней: марш-броски в сандалиях по все более холодным и болотистым землям. Принесшей цивилизацию империи приходилось держать всех в стальном кулаке, поэтому Ферокс стал свирепым и беспощадным — может, именно поэтому, поймав легионера, варвары положили к нему в клетку именно горностая. После трансформации он помнил латынь, но, пожалуй, почти ничего, кроме нее. От второго пленника, разведчика и мыслителя, не осталось и следа.

Много позже Ферокс сдружился с одним из тех людей, которые время от времени приходили через плиту: с Мастером Малисом, позже ставшим Вероналом Сликстоуном, его братом-хищником. Сликстоун и Уинтер обучили Ферокса английскому, в результате чего он совершил приятное открытие, что римским племенам удалось наводнить язык местных вассалов бессчетным количеством родных латинских слов, таких как «миля» — от mille passuum[34].

Он не видел Малиса уже больше четырех сотен лет, но тот тоже побывал в точке перехода, а значит, как и Ферокс, был бессмертен. Человек-горностай верил, что Малис вернется, потому что Малис не мог поступить иначе. В своей нынешней форме Фероксу было некуда бежать — в большом мире он стал бы не более чем цирковой забавой или лабораторной крысой. Ферокса создали камни, и только камни могли вернуть его в прежнее состояние. Он нюхом чуял присутствие камней сначала возле белой плиты, а потом в ауре ботаника. Это обстоятельство тоже внушало ему надежду.

Странные вещи начинали происходить тогда, когда циклы приближались к высшей точке развития, и сегодняшний день подтверждал эту истину. Прибыл еще один незнакомый посетитель, на этот раз не из белой плиты, очевидно, закрытой теперь навсегда, а из леса — только каким образом и откуда именно он пришел? По всей вероятности, сначала кот, а теперь и этот человек каким-то образом умудрились пройти мимо стража, а значит, совершили невозможное.

Морда Ферокса исказилась: снова он ощутил покалывание, исходящее от камней, правда, как и в случае с ботаником, на этот раз только след их силы. В обычных обстоятельствах Ферокс вел себя крайне уверенно, но теперь почувствовал беспокойство. Угроза казалась нематериальной — человек был чахлого телосложения, шел заплетающейся походкой, — но ощущалось в нем что-то еще.

Человек-горностай опустил копье. Если незваный гость станет угрожать, он справится с ним голыми руками, а пока что лучше не пугать чужака. Порой спасители приходят в самых неожиданных обличьях.

Когда взгляд человека упал на него, надежды Ферокса рассеялись, а волнение стало парадоксальным образом нарастать.

Человек не отступил и даже не поморщился. Он только остановился, распростер руки и улыбнулся.

1571 год

После вступления на престол новой королевы сэр Роберт Оксенбридж потерял должность констебля Тауэра. Прошло тринадцать лет, и теперь его жизнь больше напоминала будни сэра Генри Грассала: Оксенбридж выращивал фруктовые деревья и придумывал игры для собственных внуков. От старого друга не приходило никаких вестей; на все письма за Грассала отвечал секретарь. Писал он, что дети полностью раскрыли свой потенциал и старания Оксенбриджа навсегда останутся в веках. Он мог бы отнестись к таким безликим ответам с большей настороженностью, если бы взор не затуманивали воспоминания о спасенных детях, которые всегда служили ему отрадой на фоне мрачной памяти о битвах и кровавых бойнях.

И вот однажды осенним вечером Оксенбридж получил письмо из Лондона, пересланное его преемником. Тот сообщил, что послание было доставлено в Тауэр такой странной птицей, какой хранитель местных воронов еще никогда не видывал. Восковая печать на маленьком свитке оказалась нетронутой. Старик развернул свиток. Суть послания была предельно ясна:

Давно скончался… Правда медленно проникала в его сознание. Фальшивый Грассал, он же подставной секретарь, обладал тонким стилем письма. Во всем происходящем ощущалось нечто дьявольское. Неужели Мария Тюдор в конечном счете оказалась права? Оксенбридж вспомнил холодное лицо Мастера Малиса и слова, произнесенные дворцовым стражником много лет назад: «Эдемскому саду хватило и одного змия». Рыцарское достоинство, память о старой дружбе и любопытство заставили его действовать. Оксенбридж решил собрать отряд старых товарищей-холостяков. Больше не будет сирот на его совести.

Он стремительно направился в холл, сам не замечая, как его походка приобретает былую энергичность. Вынув из ножен меч, он принялся счищать с него ржавчину.

Нельзя дважды войти в одну реку.

Ранним майским утром гладь воды не нарушалась ни единым дуновением ветра, и ни одна туча не скользила тенью по ее поверхности. Куда-то бесследно исчез бурлящий поток Гонок Весеннего Равноденствия; Ротер нес свои воды, гладкий, как стекло. В такое утро следует нараспашку открывать окна и глубоко вдыхать весеннюю свежесть; пришел день майской ярмарки.

У каждого семейства в городе остались только две заботы: подготовка к пикнику и наряды. Некоторые придавали огромное значение внешнему убранству (плетеные корзины, до блеска отполированное столовое серебро, крахмальные салфетки и хрусталь); другие совершенно не беспокоились о сервировке, прекрасно обходясь одноразовым пластиком и бумажными салфетками. Но в том, что касалось нарядов, все участники придерживались единого мнения: повседневная одежда не подходит для открытия летнего сезона. Все платья, пиджаки и куртки отличались экстравагантностью кроя и цвета.

Вскоре после рассвета открыли Южные ворота, и из них повалила шумная толпа с зонтами, коробками и складными стульями, все были разодеты в лучшие праздничные наряды, а впереди, тоже при полном параде, выступал главный Наблюдатель.

За ведущим следовали участники представлений, при этом каждый держал в руке разрешение, в котором был указан размер рассчитанного для их выступления места, но без четких указаний, где это место находится. В соответствии с «Предписаниями майской ярмарки» места для выступлений предоставлялись в порядке живой очереди. Многие всю ночь простояли в этой самой очереди, чтобы получить местечко получше.

Исполнители разбежались размечать собственные участки и устанавливать флаги, при этом личные умения каждого символически изображались на вымпелах, прикрепленных к высоким столбам. Самым распространенным мотивом оказались руки — руки ладонями вверх (у гадалок), очертания рук (театр теней), руки с картами между пальцев (фокусы и прочее трюкачество), со стаканами (музыканты на стаканах), с разноцветными шарами (жонглеры), с бумагой (оригами) и прижимающие палец к губам (пантомима). На ярмарку допускали только по одному представителю от каждого вида искусства, поэтому подходящих кандидатов отсеивали заранее в нескольких турах.