Эдо и правда был пьян так, что едва на ногах держался. Но это было какое-то странное опьянение, совершенно не похожее на то, к чему он привык. Легкость в теле невероятная, но совсем не веселая; впрочем, и не печальная. Никакая, как сигары для мертвецов. И мыслей в голове почти не осталось, а те, что были, не вызывали эмоций, хотя обычно, выпив больше, чем следует, он даже без особого повода испытывал бурю разнообразных чувств. А теперь равнодушно думал: «Я, наверное, все-таки таю, – и отвечал себе: – Ну и что?» Видимо, если перебрать шарамбы, спокойствие, которое наступает от первой рюмки, превращается в полное оцепенение. В лидокаиновый замогильный покой.

Ладно, по крайней мере, на ногах он пока стоял, не падал, хотя всю дорогу, пока шли через бесконечные пляжи, был уверен, что вот-вот упадет. Поднялся по ступенькам на веранду, зачем-то попытался их сосчитать. Досчитал до трех, потом то ли сбился, то ли просто ступеньки закончились, этого он не понял. Вошел за Сайрусом в дом. Придерживаясь за стену, побрел за ним по длинному темному коридору, ветвящемуся как лабиринт. Откуда-то из темного бокового прохода им навстречу вынырнула женщина со свечой. Посмотрела на Эдо, и лицо у нее стало такое испуганное, словно он был разбойником с окровавленным тесаком. А может быть не испуганное, а просто встревоженное. А может спокойное, или вообще не лицо. Или не было никакой женщины, она ему примерещилась. Приснилась, потому что он уснул на ходу.

Но женщина все-таки была. По крайней мере, Сайрус тоже ее увидел. Хотя, – вспомнил Эдо, – Сайрус что-то такое рассказывал, типа мертвецы умеют смотреть сны живых.

Ладно, неважно. Какая разница, была эта женщина, или нет. Факт, что Сайрус тоже ее заметил и сказал ей так ласково, словно они вчера поженились, и сейчас проживали свои лучшие совместные дни:

– Ты чего подскочила, Мариночка? Ничего не случилось. Я с гостем, он мне очень дорог. Ему надо поспать в нашем доме. И мне тоже надо, чтобы он здесь поспал, поэтому обсуждать тут нечего. Иди отдыхать, ни о чем не печалься. Я сам его провожу.

– Поняла, – ответила женщина со свечой. Сказала Эдо: – Добро пожаловать. Спасибо, что пришел в этот дом.

Тепло, сердечно сказала. Но по-прежнему выглядела встревоженной. И очень печальной, что бы там Сайрус ни говорил. Впрочем, возможно она только что задремала, а мы ее разбудили, – объяснил себе Эдо. – Спросонок многие выглядят так.

Женщина со свечой ушла, а Сайрус указал ему на ближайшую дверь.

– Это хорошая комната. Пусть пока будет твоей.

Эдо не стал разбираться, хорошая комната, или плохая. Главное, там была кровать. Он на нее сразу рухнул, не раздеваясь, даже не разуваясь. Почти провалился в сон, но усилием воли заставил себя сказать:

– Если я растаю во сне, не забудь попросить кого-то живого позвонить Ханне-Лоре. Ты же номер запомнил? И что надо ей передать? Пусть сочинит историю…

– Для твоего друга, я помню, – ответил Сайрус. И рассмеялся: – Как же ты меня задолбал! Уже шестой раз повторяешь одно и то же. Я теперь всю предстоящую вечность буду помнить, что надо придумать дурацкую байку для дурацкого Тони Куртейна. И совсем уж беспредельно дурацкий длинный номер телефона начальницы вашей нелепой полиции отпечатался в памяти навсегда. Причем ни за что пострадал же. Не нужна моя жертва! Сто раз уже тебе сказал человеческим голосом: в этом доме никто никогда никуда не исчезнет. Он специально для того и построен. Больше ни для чего.

Это было последнее, что Эдо услышал. А может даже и не услышал, просто видел сон, похожий на правду: Сайрус дразнится, но на самом деле он так меня успокаивает, я ему уже почти верю, мне хорошо.

Александра сидит у окна и смотрит на море, вернее, слушает, как прибой шумит в темноте. Ночь уже на исходе, но ей не хочется спать. На бессонницу, от которой страдала при жизни, это совсем не похоже, Александра уверена, что если ляжет, сразу уснет, просто ей неохота ложиться. Сны в последние дни снятся сумрачные, тревожные. Они перестали радовать Александру. И, наверное, больше не развлекают мертвецов, хотя те не жалуются, не упрекают за плохо сделанную работу. Слова дурного ей никто до сих пор не сказал. Мертвые очень добры. Наверное, – думает Александра, – когда у тебя позади веселая долгая жизнь, а впереди блаженная вечность, быть добрым очень легко.

– Так и знал, что не спишь. Вот и отлично. Такая сегодня волшебная ночь, лучше любого сна, – говорит голос за спиной Александры.

Обернувшись, она видит Сайруса и обмирает от изумления и восторга. Сам Сайрус в гости пришел! Быть такого не может, – думает Александра, прижимая руки к груди, чтобы бешено заколотившееся сердце не выскочило из ее прозрачного тела. Все мертвецы такие прекрасные, словно сама их придумала себе в утешение, но Сайрус есть Сайрус, такого придумать точно бы не смогла.

– Пойдем прогуляемся к морю, – ласково говорит он и смотрит с такой бесконечной нежностью, словно тайно любил ее всю свою жизнь.

Александра, конечно, даже не вспоминает, что сегодня уже гуляла, поэтому ей не следует выходить. Ясно, что если Сайрус зовет, не пойти невозможно. Такое счастье выпадает раз в жизни, а может вовсе не выпадает. Конечно, надо идти.

Уже на пороге Александра понимает, что вышла в ночной рубашке, смущенно бормочет: «Переодеться», но Сайрус говорит:

– У тебя красивое платье. В нем и иди.

Потом они долго бредут вдоль моря – Александра по самой кромке прибоя, а Сайрус по колено в воде, потому что он мертвый, не боится промокнуть, ему все равно. Александра чувствует себя очень усталой, она отвыкла помногу ходить. Но Сайрус смотрит так ласково, что сил прибавляется. Просит: «Давай еще немного пройдем».

Наконец Сайрус опускается на песок, говорит:

– Садись рядом.

Александра робко устраивается на расстоянии вытянутой руки, Сайрус смеется:

– Не стесняйся, двигайся ближе. Я не буду к тебе приставать. И рад бы, да не получится. Сам виноват, не надо было умирать!

Александра совсем не дура, она понимает, Сайрус просто из вежливости говорит, что рад бы, мертвые беспредельно добры. Но сердце, которому не прикажешь, все равно замирает от счастья, потому что даже вежливость Сайруса – много больше, чем до сих пор с ней случалось. Еще никогда с Александрой не старалось быть вежливым такое прекрасное существо.

– Спасибо тебе, – говорит Сайрус, так тепло, что у Александры перехватывает дыхание – мне спасибо? за что?

– Ты сейчас любишь меня так сильно, безнадежно и нежно, что я ощущаю себя живым, – объясняет ей Сайрус. – Мертвые живы любовью к ним. То есть к нам. Но сейчас я и сам не верю, что мертвый. Ты умеешь любить. Ты хорошая девочка, Александра, – говорит он, доставая из кармана белоснежных одежд бутылку вина. – Жизнь перед тобой виновата, что так печально сложилась. И мы все перед тобой виноваты. А я больше всех виноват.

– Этого быть не может, – мотает головой Александра. – Ты лучше всех в мире. Ты не можешь быть ни в чем виноват.