Несмотря на все усилия, у меня все же вырвался сдавленный стон, когда я полностью обозрела свою спину, изуродованную множеством грубых шрамов. Они пересекали ее, наслаивались друг на друга, ветвились до самой шеи, превращая мое тело в бесславное поле битвы.

Как бы я себя не готовила, все равно до конца не могла представить, какой видимый след оставит на мне Атоний. Я представила, что испытает Аларис, если увидит меня такой… и внутренне содрогнулась, слепо обещая самой себе, что этого не произойдет. Я не переживу, если увижу, как на любимом лице тенью проступает жалость, смешанная с легким отвращением.

Я отвернулась от зеркала, зная, что ничем не стереть из памяти уродливые шрамы: словно недостаточно было того, что безжалостные воспоминания о пребывании во вражеском стане оставили незаживающую рану на моей душе, нет, теперь и мое тело хранило на себе предательское клеймо Атония.

И я словно вновь ощутила себя в душной атмосфере того замка, почувствовала, как сгущается вокруг воздух, как наваливается на плечи невидимая тяжесть, как страх и ожесточение накидываются на меня, словно оголодавшие звери, терзая зараженную плоть.

Предчувствуя возвращение болезненных мыслей, я сглотнула подступивший к горлу ком и мгновенным движением оказалась возле дымящейся лохани с водой. С наслаждением окунув сначала одну, затем вторую ногу, я медленно погрузилась в нее с головой.

Не знаю, сколько времени прошло, прежде чем я вынырнула на поверхность, чувствуя, как уходит печаль с души под животворным действием горячей воды.

Понежившись еще несколько минут, я начала намыливаться ароматным кусочком обнаруженного на краю ванны мыла, наслаждаясь исходящим от него тонким запахом. Даже в самых знатных домах считалось большой роскошью использовать при мытье подобный предмет, что говорить о том, чтобы предлагать его гостям, к тому же не слишком желанным.

Мягкие потоки воды, освещаемые ровным пламенем камина, ласкали и расслабляли напряженные мускулы, заставляя позабыть обо всех горестях и отдаться на милость водной стихии. Не зря испокон веков наши предки считали воду священной, даже поклонялись ей, проводя обряды и принося жертвы — зачастую кровавые.

Спустя полчаса я с большой неохотой завершала купание в уже остывшей воде, отчаянно не желая вылезать. Осторожно встав во весь рост, я потянулась за кувшином и, до краев наполнив его чистой водой из стоящего рядом сосуда, с наслаждением вылила на себя, смывая тугими струями мыльную пену с тела.

В череде плеска и брызг, разлетающихся вокруг, я уловила еле слышный скрип отворяемой двери. Слегка поморщившись при мысли о том, что надоедливая служанка уже вернулась, я в последний раз ополоснулась теплыми струями и осторожно ступила на мохнатую шкуру перед ванной.

Я только собралась повернуться к двери и забрать полотенце, как внезапно мои плечи обняла мягкая ткань, мгновенно впитывающая воду, и окутала нежным облаком. Я не успела удивиться расторопности служанки, как в следующее мгновение чьи-то прохладные руки властно обняли меня за плечи, прижимая к твердому телу. Но я не успела даже испугаться: мое собственное тело опередило усталый разум, с радостью узнавая родной аромат и прикосновения любимых рук.

Всем своим естеством я ощущала сквозь легкую преграду ткани надежную опору твердых мышц, гладкого гибкого тела, и понимала, что стремительно теряю последние остатки мужества. Невозможно было сейчас поверить, что еще час назад я могла себе обещать, что не позволю Аларису больше прикоснуться ко мне.

И пусть мне нелегко было это признавать, но я не могла ему противостоять — все мысли, чувства, желания, каждая клеточка моего тела буквально молили о его любви.

И то, что он пришел ко мне сейчас, пришел после наверняка нелегкого разговора с отцом, говорило, что он, так же как и я, отчаянно нуждается хотя бы на одну ночь позабыть обо всем и раствориться друг в друге.

Медленно-медленно, стараясь растянуть это мгновение как можно дольше, я повернулась к Аларису, продолжая оставаться в плену любимых рук, и украдкой взглянула на него, пряча взгляд за густой пеленой темных ресниц.

Его лицо, освещенное багровыми отблесками пламени, казалось совершенно непроницаемым. Но после всех испытаний, выпавших нам на долю, я, как никогда, была уверена в том, что чувство, которое светилось в его глазах тогда на поляне, живо и сейчас.

И если раньше во всех его прикосновениях преобладала страсть, порой даже животная похоть, то теперь каждый его жест ко мне был напоен невысказанной любовью и нежностью. Пусть он был вынужден скрывать это чувство ото всех, особенно сейчас, но я все равно верила, верила всей душой и сердцем, отчаянно, пылко, как умеют верить только дети, в его любовь.

Поэтому ни секунды не сомневаясь, я нашла его губы своими и приникла в медленном нежном поцелуе. Он отозвался мгновенно, словно только и ждал малейшего знака для того, чтобы обвить меня еще крепче, прижимая к своему уже возбужденному телу.

Постепенно наш поцелуй начал становиться все более пылким.

Теперь уже его губы жадно атаковали мои, лаская, подчиняя, заставляя капитулировать последние островки благоразумности, кричавшие, что в любой момент сюда могут войти, что рядом с нами родители Алариса, что сейчас не время, не место…

Но очень скоро разум уступил, и на смену ему пришло Желание.

Всепоглощающее, опаляющее жаром, сметающее на своем пути все доводы, причины, объяснения, и заставляющее все крепче прижиматься к крепкому мужскому телу, бесстыдно тереться о жадно ласкающие руки, неистово кусать твердые чужие губы, беспощадно терзающие нежную плоть моих губ…

Я очнулась лишь тогда, когда Аларис нежно, но решительно потянул за край полотенца, заставляя его медленно сползать с моего тела, открывая жадному взору моего вампира бледную, светящуюся в угасающем пламени кожу. В памяти промелькнула моя изуродованная спина, покрытая безобразными шрамами, и я мгновенно сжалась и попыталась отодвинуться.

Но Аларис не выпустил меня, вглядываясь в лицо и стремясь отыскать на нем причину моей реакции. Но я упрямо молчала, начиная ощущать, как горечь от того, что я сама разрушаю такой волшебный миг, начинает просачиваться в душу.

Мужчина не собирался так легко сдаваться: вместо того, чтобы выпустить меня из своих объятий, он нежно прижал к себе, обнимая за плечи и тихонько укачивая, словно я была маленьким ребенком, нуждавшимся в утешении. И я благодарно уткнулась в его грудь, чувствуя, как медленно рассыпаются предательские сомнения и тревоги, позволяя довериться, раскрыть, подарить себя без остатка, не боясь быть отвергнутой.

И я смела все оставшиеся сомнения, одним стремительным движением отбросив полотенце в сторону, окончательно обнажая свое тело.

Не в силах тянуть с этим я повернулась к вампиру спиной, желая разом перерубить этот болезненный узел, что скручивался в животе от одних воспоминаниях о шрамах.

Потекли томительные секунды ожидания, во время которых я судорожно смотрела на засыпающее пламя в камине и боялась обернуться.