распахнулся, когда он рывком прижал меня к стене. В кои-то веке не красные, а черные перчатки из гладкой кожи сомкнулись вокруг моих запястий, удерживая их тугим хватом за спиной. Я бы могла согнуть колено и врезать ему в пах, но он оторвал меня вместе с оленьими унтами от ковровой дорожки, держа как факир держит кролика над цилиндром.

– Если ты сделаешь это, – смотрела я на его жаждущие поцелуя губы, представляя свои максимально радиоактивными, – ты больше никогда не услышишь мое имя.

Прижавшись к моему лбу своим, он выдохнул, зажмурился и быстро расцепил силки, освобождая свою жертву.

– Так не должно было случиться… но у меня нет выбора. Беги, – выдохнул он. – Будь с Костей… улетай, моя Кира.

Портьера за нашими спинами пришла в движение. Закрыв меня спиной – всей свободой, что оставалась в его праздничном наряде, он пытался сохранить свободу для меня.

– Максимушка! Сынок! – Трепыхались алые шторы, цвета ртутного камня, что сереет, как только его выдернут из родового скального гнезда. – Боже, куда же ты потерялся? Да боже, как выбраться? Сынок! Ты там?

– Иду, маман! – опустил глаза Максим, резко разжимая руки. – Пожалуйста… Кира… спасайся.

Накинув мне на голову капюшон, он развернул меня лицом к лестнице, отворачивая от своей матери.

– Маман, я выходил покурить.

– Церемония начинается, сынок. Алла выглядит такой расстроенной. Кто ее огорчил? Ты не знаешь? Маша, да? Это сделала Маша? Как я ненавижу эту девчонку! – услышала я, как Воронцова топнула ногой.

– Ее расстроила… не Маша, – прочистил Максим горло, оборачиваясь ко мне (аниматору в шкуре, обнимающей стенку), давая понять, что пора ускориться с побегом.

Но кто такая Маша?!

– Ох, Максимушка, я так переживаю за Аллочку. Что-то не так, сынок. Что-то совершенно точно не так… но она молчит. Костя, и ты сюда?

Мое сердце рухнуло в унты. Хорошо, что на коленях нет дырок, а то бы вывалилось через них.

Максим безостановочно кашлял, заходясь в приступе. Может, он передает послание морзянкой? Один короткий, два длинных кашля, опять несколько коротких. Лучше бы бросал курить свой вейп. Еще немного, и персонал начнет поскальзываться на выкашлянных им легких. Я всегда знала, что любое курение опасно для жизни.

– Сынок! Повернись, постучу по спинке! Костя… ну куда же ты?..

Шорох коврового покрытия за спиной. Прикосновение к плечу. Шаг, еще шаг, и я рванула вниз по лестнице.

Позади парадный атриум, нарядный терем изо льда, и свет, и аплодисменты, и вихрь вальса Мендельсона – все позади. Оказавшись в нескольких метрах от берега, я рухнула на лед, достала коньки, быстро засунула ноги внутрь и туго стянула шнурки.

Наконец-то я могла лететь надо льдом, под электрическими звездами, внутри черного ока, притихшего вокруг торнадо.

Я помнила слова бабушки. Она говорила: там, где холод и лед, не бывает любви.

Беги! Беги со всех ног!

Все в этом тереме уговаривали меня бежать, так я и сделала.

Я гнала все быстрее. Резала отражения полярных сияний острием конька о прозрачную гладь. Щипало щеки, щипало в носу, но больше всего в глазах. Еще немного – и пленка мороза затянет кристаллами последние крохи обзора, еще немного – и я споткнусь об окоченевшую корягу, влечу в прорубь или в ограждение зоны катка.

«…Кира!»

«Ки-и-и-ра-а-а…» – раздавалось отовсюду сразу.

Я посмотрела в небо.

Что это? Чей это голос? Шепот солнечного ветра? Голоса моих предков, которые готовы прокричать мне всю правду, что я так жажду и так ненавижу?

«Где-то здесь протянут ограждающий дикое озеро трос!..» – это была последняя моя мысль, когда гирлянды тока над головой исчезли, отдав небесную сцену созвездиям, что подглядывали за мной из-за занавесей алого полярного свечения.

Сильные руки схватили меня под поясницей, надавив на ямки колен и резко наклоняя назад. Скорость была такой, что ограждающий канат при столкновении оторвал бы мне руку.

– Не бойся, – услышала я голос, – я держу тебя.

Я опустилась спиной назад, продолжая скользить. Одна ладонь опустилась мне на лоб, чтобы я не дернулась вверх и не отрубила себе голову тросом, и пальцы его были горячее пламени – они держали меня, пока над нашими головами не просвистел металлический канат, высотой ото льда всего в метр.

Горячие руки Кости растопили лед под моими веками, превратив его в слезинки.

Скорость скольжения снижалась. Я лежала у Кости на груди, пока второй свободной рукой он цеплялся за ставший диким лед, сплошь в зацепках и рытвинах. Здесь, за пределами троса, никто не думал расчищать озеро под каток.

Его ладони подбросили меня вверх, ставя на ноги. Развернувшись, я смогла наконец его увидеть.

Между небом и землей, между всполохами кроваво-алого с изумрудно-травяным, в пяти метрах от меня стоял он. Распахнутое пальто, плохо зашнурованные коньки, всклокоченные волосы, окантовка прямоугольных очков и вытянутая к моему сердцу рука, что растопила лед.

– Кира! – вскрикнул он, когда я заскользила от него спиной. – Осторожно!

Застывшая во льду коряга. Удар затылком. Занавес.

Изо всех сил я пыталась услышать окутавший меня шепот. Он звучал одновременно во мне и со всех сторон. То женский, то мужской, то детский. И говорили они хором. Все разом.

Я слышала дыхание, лай собаки, музыку. И только одно слово удалось расслышать очень четко: фрингилла.

А после я взлетела. Разбежалась, толкнулась и взмыла в небо с легкостью, с какой подкидывала и ловила гимнастическую ленту. Я посмотрела по сторонам и увидела два своих серых крыла с черными кончиками. Огромные, сильные крылья. Они удерживали меня в воздушных потоках, словно я качусь по очень-очень пологой водной горке. Полет похож на скольжение по катку. Без лезвий. Ими были крылья, режущие небосвод.

Не могу сказать, что была счастлива. Счастье – всего лишь слово. У слов есть определения. У ощущений определений нет. Как понять, когда ты счастлив? Если знаешь, придется сделать чувство академическим термином. А в счастье ничего академического нет. Оно неописуемо. Оно гипотетично. Оно материя в недоказанной, несуществующей науке. Оно больше из веры. Оно просто есть.

Было.

Сейчас.

Во мне.

Петляла зеленая лента хвойных лесов и одна совсем узенькая серая. Дорога. Захотелось коснуться ногами твердой поверхности. Слиться серыми крыльями с теплым градиентом между белым с черным. Нет на свете прекрасней цвета, чем серый.

Каменная река приятно обогрела коготки. Да, оказалось, что ног у меня тоже нет, по крайней мере человеческих. Длинные тонкие лапы птицы – вот чем я обладала. И вокруг одной лапы сверкало серебристое колечко.

– Какой же ты красавец! – услышала я голос человека.

– Хря… а-а-а… я-я-я… а-а-а, –