Я коротко кивнула, чтобы он продолжал играть. Я встала на ноги. И продолжу вставать, сколько бы раз ни упала, сколько бы на коленях ни вспыхнуло болячек, порезов, ран и заноз. Я буду бороться, буду идти, буду жить так, как решу.

Шапка сорвалась с головы. Я не пыталась сделать падение максимально незаметным, как делают фигуристы. Я человек. Мы падаем, мы раздираем кожу, но мы встаем.

Под первый припев на резком торможении вместо прыжка, исполнить который не рискнула, я опустилась на корточки, прижимая руки ко льду. В памяти запрыгали картинки наших с Костей посиделок на крыше. Объятия в кастрюльной квартире. Усыпанный пенопластовой крошкой поцелуй на пуфах кинотеатра. Его разбитое лицо после драки. Костя был из тех, кто не держался за меня, чтобы не упасть, он держал, чтобы я не упала.

Только ветер, только скорость.

Главное, не смотреть на Костю. Не могу сейчас увидеть его глаза цвета неба. Он здесь. Он, а не Макс или Алла. Мы снова оказались на озере под раскатами солнечного ветра, где я стала шепотом, а Костя моей правдой.

Закончив вращение, я начала разгон, готовясь к новой попытке прыжка. Трибуны замерли, я чувствовала, что каждый в зале боится сделать вдох.

Тройной флип. Мокрые волосы хлестнули меня по щекам, как только я приземлилась (коряво) после прыжка. Но я устояла! Я сделала это!

Слыша, что музыка скрипки замедляется и исчезает, я катилась по льду, придумывая, чем закончить программу без программы.

– Как на озере, – услышала позади подсказку Кости.

Его пальцы были сильные и горячие. Мое тело не умеет так управлять собой, как обращались его руки с моей рукой. Он одновременно и удерживал меня, и каким-то непостижимым образом обволакивал. Я чувствовала идущее от него тепло и еле ощутимую нервную дрожь, рассказывающую о прожитой и пережи́той им старой боли.

Вспомнив, как Костя надавил согнутыми коленями на ямки моих колен на озере, заставив рухнуть спиной назад, чтобы не врезаться в ограждающий озеро трос, я закрыла глаза. Обняв меня рукой со скрипкой и смычком, Костя ехал на коньках по прямой, вплотную прижимаясь к моей спине. Чувствуя его колени, я опустилась вместе с ним спиной назад, теперь он удерживал меня на своем теле, несущемся параллельно надо льдом, скользя на коньках и свободной руке.

Мы рассекали трещинки-зигзаги катка, смешивая и уничтожая старые, добавляя новые. Такими трещинами была усыпана спина Кости и мои забытые воспоминания из детских, вырезанных зигзагом снимков.

Стал неважен конкурс, и зигзаги, и прошлое. Был только этот момент. Полумрак катка, полярное сияние и аккорд смычка, сделанный мной по струнам, когда Костя вложил его в мои пальцы и опустил вниз по скрипке.

– Не слишком сладкое бланманже с сиропом? – спросила я.

Обернувшись, я прикоснулась к его горячим губам своими ледяными.

– Теперь точно слишком… – ответила сама себе.

На лед в лучших традициях хлынули мягкие игрушки и букетики цветов в закрытых кульках, чтобы не оставить листьев, о которые споткнутся другие конкурсанты. Парой мишек нам с Костей прилетело по головам (наверное, их швырнула Роксана). Мы стояли, держась за руки. Я поклонилась кивком, решив, что реверансы в джинсах с окровавленной коленкой – моветон, да и вообще не мое. Я была собой. Никогда прежде я не была более искренней, чем в эту минуту.

Я подобрала только один сверток с подарком – пушистого серого паука с красными глазками, но позже оставила его в гримерке, решив, что пусть лучше подарят весь плюш детям.

– Поцелуй… – прошипела Роксана, на колготки которой с моих мокрых волос упали капли, – банальщина! Перестань, перестань их фоткать! – отобрала она телефон у радующейся за нас подруги.

Оказывается, куча людей снимали наше выступление на видео.

Пока со льда доносился «Вальс цветов» из Щелкунчика, под который Роксана исполняла плавные вращения в розовом танцевальном платье с блестками, пока остальные девушки наблюдали за ее номером из-за перил, мы с Костей остались в гримерной одни. Он убрал скрипку в чехол, снял со стенки аптечку и подошел ко мне.

– Интересный прыжок.

– Тот, где упала? – пошутила я, морщась от прикосновения перекиси к разодранной коже.

– Оба, – ответил он, дуя на коленку.

– Что ж, миссия выполнена. Группа Аллы защищает свои научные проекты завтра. Как думаешь, она будет выступать?

– Уверен, что да.

– Может, за видео с камер призраков нам накинут пару баллов? Спасибо, что поддержал скрипкой. И за проекции полярного сияния. И за то, – прикоснулась я к его плечу, – что уговаривал меня уехать из дома Воронцовых сто тысяч пятьсот раз.

– Наверное, по-настоящему сам того не хотел. Не хотел, чтобы ты уезжала, – провел он рукой по моим еще влажным волосам и притянул к себе, прижимая к груди.

И я обняла его в ответ. Как нам было тепло и спокойно. Как мне хотелось, чтобы эта минута никогда не заканчивалась. Мое сердце дергалось на подранной коленке – может, первая влюбленность всегда такая болезненная и немного дерганая, как каждое восемнадцатилетнее сердце?

Я опустила глаза на кончик видневшейся на его кисти татуировки журавлиного крыла, меня осенила идея:

– Птица не может летать на одном. Нужно второе. Мне.

– Тебе? Сейчас?

– Очень больно?

– Эта такой вид боли, которую хочется испытать. По-другому не объяснить.

И мы поехали. Через полчаса припарковавшись возле салона на Белорусской, мастер выслушал наш сбивчивый рассказ про журавлей, про крылья, про птиц и протянул каталог готовых эскизов, но мы с Костей точно знали – здесь таких пернатых не обитает.

– Шестипалый журавль с голубыми глазами, – принялся объяснять Костя. – Половину татуировки разместить на моей руке, а вторую половину на руке Киры.

– Соединением рук журавль будет становиться единым целым.

– Вот как? – удивился мастер. – Какой необычный проект. – Кто первый?

Первым пошел Костя. На внутренней стороне руки спустя час в парящих клубах дыма появились очертания серого журавля с шестью пальцами, совсем как на моей ноге. Верхняя часть птицы на татуировке, по нашей задумке, должна была быть неяркой и теряться в облаках тумана.

Журавль на внутренней стороне моей руки, наоборот, должен быть ярким вверху рисунка, с горящими голубыми глазами, а ноги его будут еле различимы в тумане.

Шум машинки действовал на меня гипнотизирующе. Костя все время сидел рядом и держал за вторую руку. Мне не было больно. Все было так, как он предупреждал. Это был тот вид дискомфортных ощущений, которые ты хочешь испытать, запечатлевая контуры собственной души, придавая им узнаваемую форму.

Нам с Костей наложили защитные повязки, попросив подойти через недельку.

– Через неделю уже