стал вслушиваться, подчиняясь течению собственных мыслей. Они были о Кате, о маме и о том, что хорошо бы улизнуть из госпиталя и снова сесть за баранку.

— Маня, не знаешь, мою полуторку пригнали?

Она замолчала на полуслове, обидчиво сжав пухлые губы:

— Не знаю. Наверное. Я у девчонок про полуторку не спрашивала. Я как услыхала, что ты в госпитале, едва не умерла! — Описав круг, Манюнины руки молитвенно сложились в лодочку. — Сразу побежала печь пирог с макаронами. Макароны в пирог надо не солить, а чуть-чуть подсластить. Я тебе потом тоже такой спеку.

Сергей с ужасом подумал, что рецепт пирога добьёт его окончательно. Он утомлённо прикрыл глаза. Ему хотелось есть, пить и спать, а Манюня сидела как приклеенная.

Чувствуя себя последним подонком, он вздохнул:

— Маня, ты хорошая, но я прошу тебя, не приходи ко мне больше. У меня есть девушка в Ленинграде, я не хочу тебя обманывать.

Она резко тряхнула головой:

— Нет!

— Да, Маня, прости.

Её глаза метнули молнии:

— Я всё равно буду приходить. Буду! И ты увидишь, что я лучшая.

Вскочив с яростью фурии, она схватила с тумбочки треугольник с письмом, которое он написал матери:

— Ей?

Сергей протянул руку:

— Отдай, это для мамы.

Манюня спрятала письмо за спину:

— Отправлю, не беспокойся.

Она выбежала, хлопнув дверью, как в плохой комедии.

«Надеюсь, мне не придётся писать второе письмо», — вяло подумал Сергей, ощущая облегчение оттого, что тягостное положение благополучно разрешено.

Некрасиво, конечно, получилось с Манюней, но он к ней в женихи не навязывался, у него есть Катя.

В письме к маме он написал просьбу найти Катю и сообщить ей, что он в госпитале. О том, что с Катей могло произойти непоправимое, Сергей предпочитал не гадать, суеверно запрещая себя кликать беду. Катя жива и здорова. Точка.

Всю обратную дорогу Манюня горевала о потерянной любви, но вечером, напившись чаю и вдосталь всплакнув, решила, что не всё потеряно. Она посмотрела на письмо с адресом Серёжиной мамы и похвалила себя за предусмотрительность. Если познакомиться с Серёжиной мамой, да ещё ей понравиться, то неизвестно, чья возьмёт.

На следующий день Манюня достала припрятанный кусок гвоздичного мыла, завернула его в бумагу и присовокупила пачку печенья. Это будет гостинец для Варвары Николаевны — её имя и отчество было написано на письме. Собралась она быстро, благо подвернулась оказия — отвезти в типографию заказ на бланки накладных.

В осаждённый Ленинград Манюня приезжала второй раз. Первый раз мела пурга, застилая белый свет снежным вихрем, а сейчас, при ярком солнечном свете, перед ней лежал город-признак с истощёнными жителями, ковыляющими на тонких ножках. Из-под платков и шапок-ушанок на неё смотрели ввалившиеся глаза, обведённые чёрными кругами. От взгляда женщины с лопатой в руках Манюне стало стыдно за свои розовые щёки и бодрый вид. Она переплела пальцы и съёжилась на сиденье.

— Я на этом берегу тоже чувствую себя не в своей тарелке, — сказал шофёр, заметив её состояние.

— Все люди такие некрасивые, — пролепетала Манюня, не сумев подобрать другого определения. — Мне их так жалко, так жалко.

Потерять красоту для нее было страшнее смерти. Она посмотрела на свои белые руки с аккуратно подстриженными ногтями и представила их красными и распухшими, как были у девушки, проверявшей документы на въезде в город. От голода красивая персиковая кожа превращается в пожелтевшую кожуру с синеватыми цинготными пятнами, а тело выглядит уродливым сухостоем, перекрученным буграми торчащих суставов.

Манюня закрыла лицо руками, отгоняя невыносимую мысль о том, что подобное могло случиться и с ней, осуществись её предвоенная мечта поселиться в Ленинграде. Воображаемая картинка получилась столь яркой, что от жалости к себе у Манюни на глазах навернулись слёзы. Она тихонько высморкалась в носовой платочек — не хватало ещё расплакаться всерьёз.

Нужный адрес отыскался быстро. Манюня удивилась, как много народа стучит вокруг кирками и лопатами.

— Воскресник, — пояснил шофёр, останавливая машину перед кучей металлолома, — в Ленинграде теперь каждые выходные люди выходят на расчистку завалов.

Молодая женщина, которую Манюня спросила о Медяновых, показала рукой в дальний угол двора:

— Варвара Николаевна там, заколачивает окна в подъезде. А вы откуда будете?

— С Ладоги.

Манюня отметила, что при этих словах все женщины замолчали, и взгляды их стали благодарными и уважительными, словно это лично она, сержант Цыбикова, подарила им увеличение блокадного пайка.

Неизвестно почему, но Варвару Николаевну она представляла маленькой, худенькой и незаметной, примерно такой, какой была её собственная мама, терявшаяся в тени отца с громким голосом и пышной шевелюрой.

Дама, державшая молоток, была довольно высокой, с красивым изгибом губ и Серёжиными зеленоватыми глазами, смотревшими сквозь очки в тонкой оправе.

Под вопрошающим взглядом Варвары Николаевны с Манюни разом слетела напускная бойкость, и она робко сказала:

— Здравствуйте, Варвара Николаевна, — я Маня, меня к вам Серёжа прислал. Вот, — она достала из планшетной сумки письмо, приготовленное так, чтобы лежало под рукой. Все дни после посещения госпиталя она боролась с собой, чтобы не вскрыть его и не прочитать. Глядя, как жадно схватила письмо Варвара Николаевна, Манюня от души пожалела о своем благородстве. Надо было прочитать! Не ради любопытства, конечно, а чтобы быть в курсе событий.

Подарить Варваре Николаевне заготовленный подарок Манюня не решилась, потому что не получилось задушевной беседы.

Варвара Николаевна примирительно улыбнулась и извинилась:

— Вы меня простите, но не могу вас пригласить на чай, мне надо срочно идти на работу, сейчас забью окно и отправлюсь.

Но всё же Манюня приехала к Серёжиной маме недаром, потому что на прощание Варвара Николаевна очень приветливо пригласила:

— Если окажетесь в Ленинграде, то заходите в гости.

— Обязательно приду! — радостно закричала в ответ Манюня. — Я буду к вам часто приезжать!

На этот раз Варвара Николаевна промолчала.

* * *

Варвара Николаевна отправилась разыскивать Катю Ясину сразу, как только получила письмо от сына. Сообщение о Серёжином ранении принесло успокоение от непрерывной тревоги. Видимо, сказалось напряжение каждого дня с ожиданием страшного известия, когда почтальон с похоронками в сумке кажется ангелом, имеющим силу казнить или миловать.

А ранение — всего лишь ранение, тем более, что письмо написано рукой сына, да и девушка сказала, что Серёжа идёт на поправку.

Ей понравилась славная розовощёкая девушка, представившаяся как Маня.

Варваре Николаевне было неудобно отпустить её без чашки чая, но в редакции срочно ждали текста брошюры по огородничеству. Ради внепланового правительственного заказа Варвара Николаевна простучала на машинке всю ночь, с трудом разбирая при свете коптилки заковыристый почерк автора.

Рукопись принесла дистрофичная женщина с прозрачным