Раненые пленные как ни в чем не бывало встали в очередь наперевязку, дружелюбно раскуривая махорку, которой угощали их русские раненые.

Перевязанные толпились вокруг костра. Весело балагурили другс другом, все вместе: и немцы, и русские. «Точно между ними никакой войны сродуне бывало», – подумала Варя.

Двое тяжело раненных германцев лежали на носилках. Один всемаялся, прося чего-то: не то пить, не то покурить. Его скоро унесли в палатку.Другой лежал вверх лицом, совершенно не шевелясь, будто глубоко задумался очем-то. Когда его собрались нести на перевязку, оказалось, что он уже ненуждается в ней. Долгов с сердитым и вместе виноватым выражением закрыл емуглаза и вынул кисет – перекурить это дело.

– Тщетно будут ожидать весточки от него на родине, долго ибезутешно будет плакать горючими слезами Амалия Карловна по своему ненаглядномусыночку! – сказал доктор-преферансист с пафосной издевкой, но его никто неподдержал.

Доктор насупился и бросил раздраженно:

– Давайте следующего!

Однако вместо «следующего» вошла высокая, изящная женщина стонкими чертами лица в платье сестры милосердия и косынке, которая, по правиламКауфманской общины, была завязана, вернее, затянута очень плотно и не позволялани одному волоску выбраться на волю. Однако Варя знала, что волосы у женщинызолотисто-рыжие, хоть и с сильной проседью, буйно вьющиеся и необыкновенноукрашающие ее синеглазое лицо. Сейчас, в косынке, она казалась гораздо старшесвоих тридцати семи лет.

Это была милосердная сестра санитарного поезда ЕлизаветаВасильевна Ковалевская.

– Варенька, как вы? Все хорошо? Господа, нам заботприбавилось. Наши разведчики буквально в двух шагах, за рощей, наткнулись нанемецкий лазарет. Вообразите, эти цивилизованные европейцы, отходя, почти всехсвоих раненых оставили. Не бросать же их, возьмем с собой.

– Да мы только что человек двадцать перевязали! – ахнулкто-то из докторов. – Может быть, там и те были, из лазарета?

– Вряд ли – известие только что, сию минуту получено.

– Неужели правда, Елизавета Васильевна?! – удивилась Варя. –Они же никогда своих не бросают, всегда с собой забирают.

– Не успели, наверное, забрать, – пожала плечамиКовалевская. – Наши очень уж стремительно навалились. А потом, знаете, что ядумаю? Они надеялись, что их части в контрнаступление пойдут и госпиталь сноваотобьют быстро, куда скорей, чем мы подтянемся. Ну а мы – вот они, тут как тут.Однако их наступления все же следует ждать. Слышите, артподготовка начинается.

– Ох, как бы не накрыли нас тут…

– Ну да, есть такая опасность, – совершенно спокойно кивнулаКовалевская. – Конечно, хорошо бы отойти поскорей, но раненых придется все жеприхватить. Среди них могут быть ценные пленные. Да и вообще, не бросать же ихна произвол судьбы? Вдруг накроет госпиталь своим же снарядом. Тогда пропадутлюди. Они там совершенно одни, весь медперсонал эвакуировался, ни одногосанитара нет, представляете? Ни воды принести, ни судно подать. Ходячие ушли, алежачие, само собой, лежат.

– Елизавета Васильевна! Елизавета Васильевна!

В палатку вбежал Долгов.

– Что тебе, Долгов, голубчик? Чего ты так кричишь?

– Елизавета Васильевна, в том госпитале, в германском, инаши раненые солдаты есть! Немцы их на поле боя подобрали дня два назад. Я тамкой с кем словцом перекинулся. Ох и оголодали все наши-то!

– Вот злодейство какое! – всплеснула руками старшая сестра.– Голодом раненых морить! Пусть и пленных, а все же… Чего ты хохочешь, Долгов?Что я не так сказала?

– Да нет, Елизавета Васильевна, голодом их никто не морил,что вы! Просто наши-то привыкли лопать от пуза, а им тамошние сестры подаликофею по кружечке да бутербродик с сырком али колбаской бумажной. Говорят,нынче лихо навострились ее делать, колбаску-то, – не то из бумаги, не то изкеросину, бес их разберет. У немцев животы плоские, небось к спине присохли, ау наших аппетиты здоровущие. Им борща подавай, да каши, да хлеба черногокраюху, еще и кусочек сала или колбасы желательно получить в качестве приварка,да кружкой чаю запить все это. А тут бутербродик… кофею кружечка… Небосьоголодаешь!

– Ишь ты, чего захотели. Плен им, чай, не ресторан«Эспланад»!

– А что это за штука такая? Никогда не слыхал.

– Надо быть, не слыхал. Это я раньше в городе Х. жила, тамресторан на главной улице – большой, роскошный – называется «Эспланад». – И онаповторила по-французски с мечтательным выражением: – «L’esplanade»…

– И где такой город Х., скажите на милость?

– Далеко, Долгов, на Дальнем Востоке, на Амуре, – сказалаЕлизавета Васильевна, на лицо которой вернулось прежнее озабоченное выражение.

– На Амуре! – воскликнул Долгов. – Эвона! Да ведь это самыйкаторжанский край!

– Ну, не самый, Сахалин, чай, покруче будет. Однако чтоесть, то есть, каторжных там немало.

– Значит, вы родом с Амура, Елизавета Васильевна… Вотстранно, а иногда «чайкаете» – прям как наши волгари. Я уж думал, вы из Энскабудете или еще откуда-нибудь…

– Что-то мы заболтались, Долгов, не кажется тебе? Беги лучшеза носилками, санитаров зови. Спешить надо, спешить, вон какая стрельба пошла.Разобьют дорогу позади – что будем делать?

Старшая сестра быстро вышла из палатки. Доктор-преферансиствытянулся во фрунт, то ли шутливо, то ли почтительно провожая ее взглядом, апотом гаркнул так, что все вздрогнули:

– Следующий! Или все уже?

В палатку никто не вошел, и Варя вздохнула с облегчением:нужно срочно вывозить перевязанных раненых, а то и впрямь, не приведи Бог,накроет снарядом дорогу… Еще не хватало в плен угодить всем санитарным поездом!

Господи Боже, великий и всемогущий, на тебя вся надежда, натвое неизреченное милосердие!

Сколько раз уже произносила эту молитву Варя Савельева за теполтора года, что мотается по фронтам с санитарными поездами, работает ввоенно-полевых лазаретах! Несть числа ее молитвам, несть числа… Может, лишьблагодаря им и жива еще?

* * *