справа – закрытые лавки, вероятно днем торгующие разными храмовыми принадлежностями, а впереди – свет от костров.

Эрве пошел прямо на эти огни. Почему? Он и сам не знал. Ему просто нужно было к чему-то двигаться, вот и все. Обрести равновесие в этом городе без ориентиров и лиц. Вскоре он понял, что берег реки обитаем. Соломенные хижины уступили место палаткам, а те – просто лежащим в ряд телам.

Иди, не останавливайся… Пламя, вернее, его вспышки становились все ближе. Осевшие, затухающие костры, еще не ставшие шелковистым пеплом, позволили ему сориентироваться. Вскоре он оказался у кромки воды – здесь набережная заканчивалась.

Эрве уже собирался повернуть назад – теперь он был спокоен, почти умиротворен, – когда увидел их. Он не сразу понял, кто перед ним: какие-то фигуры, сидящие на корточках, покрытые золой. Серые, голые, голодные существа. Длинные тяжелые космы, свисавшие со лба, делали их неотличимыми друг от друга; скелетоподобные тела были опутаны деревянными ожерельями и серебряными браслетами. Вместо лиц – мучнисто-бледные маски с глубокими провалами глазниц, с черными деснами в открытых ртах…

Эрве подумал, что они похожи на животных – на животных, больных бешенством. Их иссохшие тела сотрясались в конвульсиях. Он пригляделся – их глаза вовсе не были мертвыми. Зрачки рубинами сверкали в ночи, оживленные лихорадочным блеском безумия.

Но худшее еще ждало его впереди. Поначалу Эрве подсознательно ничего не заметил – так человек машинально отводит взгляд от ужасной картины дорожной аварии. Эти люди с хрустом и хриплым рычанием пожирали куски трупов.

Он даже не успел вскрикнуть.

Чьи-то руки потянули его назад. Вжав голову в плечи, как школьник, которого задерживает полицейский, Эрве обернулся и узнал пару своих похитителей-индусов. Не раздумывая он бросился к ним, едва не крикнув: «Помогите!» В конечном счете в Калькутте лучше быть в тюрьме, чем на свободе.

90

Николь провела ночь в туалете. Как ни грубо это звучало, факт оставался фактом, а Калькутта мало располагала к деликатности. Ровно в час ночи, измученная и позеленевшая, она легла в постель, дрожа от озноба, и затихла. Мерш смотрел на нее: хрупкую, легкую, с темно-рыжей шевелюрой, закрывающей лицо.

Ему было ненамного лучше – но по другой причине. Без амфетаминов синдром отмены не заставил себя ждать. Даже обессилев от усталости, Мерш не мог заснуть. Он чувствовал ледяной холод, но обливался липким потом, сам себе напоминая пирожки в меду, которые поглощал в Оране.

В три часа ночи Николь встала. Маясь от бессонницы, сыщик смотрел на полоску света под дверью ванной комнаты. Время от времени он сам включал ночник, который непредсказуемо гас из-за чехарды с электричеством. Николь в темноте маялась поносом, Мерш в том же мраке покрывался смертельной испариной.

В четыре утра он вышел купить воды в бутылках, соли и сахара и приготовил ей регидрационный раствор. Потом дал вторую таблетку имодиума и приглядывал за ней, пока не взошло солнце.

Одновременно он просматривал путеводитель, в котором – Николь была права – мало что понимал. Зато изучил карту: Калькутта, возведенная на болотистой местности, раскинулась на левом берегу широкой реки – но не Ганга, а Хугли. Удивительно было видеть на одном берегу проспекты, парки, памятники, базары, а на другом – только грязный городок под названием Хаора.

Кумартули, Чоринги, Калигхат. Пока что эти названия ничего Мершу не говорили, но он не сомневался, что скоро они обрастут ощущениями, образами, воспоминаниями…

Около шести он спустился в холл и отыскал телефонную книгу. Водя пальцем по каждой строчке, выписал все, что могло быть связано с Францией: консульство, школы, магазины, институты… Оказалось, их не так уж много. Однако он заметил рекламный вкладыш киношколы под названием «Ало», текст которого был написан по-французски и по-английски. Имя директора – Гастон ван Экзем – не выглядело типично французским, но Мерш догадался: парень, скорее всего, был бельгийцем.

Бельгийская киношкола в Калькутте?

Сам не зная почему, Мерш записал ее адрес в самом верху списка.

Ладно, пора приступать к круассанам.

Точнее, если не выбиваться из колорита – к лепешкам.

Утро в Калькутте выдалось на удивление прохладным. Ничего общего с раскаленным адом, встретившим их ночью. Солнце щедро проливало свой чудесный свет, словно покрывая улицы сусальным золотом. Этот блеск был всего лишь кратким миражом, ложной надеждой, но все же Мерш шагал с легким сердцем. Он гордился этими первыми часами, проведенными без амфетамина; парадоксально, но Калькутта – неистовая и, без сомнения, одурманенная до мозга костей – дарила ему неожиданную возможность соскочить с наркотиков.

Тротуары еще не были заполнены людьми. Несколько мужчин в тюрбанах открывали лавки; другие, голые по пояс, совершали туалет на пороге своих домов: скоблили язык проволокой для резки масла, чистили зубы кусочками волокнистой древесины. Но бо`льшая часть прохожих в этот час направлялась с полотенцем на плече к реке, заменявшей общественные бани.

Мужчины на вид были неказисты. Тусклые, бесстрастные лица, напомаженные волосы цветом чернее пиратской треуголки. Большинство носило дхоти – кусок хлопчатобумажной ткани, обернутый вокруг бедер; некоторые щеголяли в европейской одежде: рубашки с коротким рукавом, кримпленовые брюки – летняя униформа чиновника средней руки.

Женщины – другое дело. Их смуглая кожа выглядела фоном для самых сумасшедших красок; покрывала, сари, блузки, юбки соперничали друг с другом невероятно яркими расцветками: желтой, словно позаимствованной у солнца, жизнерадостной зеленой прямиком с рисовых полей, синевой лагуны, омывающей душу… Большинство лиц украшала метка на лбу, в ноздрях посверкивали металлические бусины, в ушах грациозно покачивались длинные серьги.

Мерш решил пойти в обход вдоль реки. По дороге его мысли ни с того ни с сего переключились на совсем другую тему. Деньги. Он не обсуждал это с Николь, но ради поездки разбил свою копилку. В буквальном смысле. Со времен Алжира он сохранил привычку держать свои сбережения в наличных. На них он купил два билета на самолет, а остальное спрятал в носки. Учитывая стоимость жизни в Калькутте, он мог продержаться долго – и поэтому пригласил Николь. Зачем делать такие подарки девчонке, которая в сто раз богаче его? Да низачем. Только из желания контролировать ситуацию. Одно было ясно: на набережной Орфевр расходы ему не возместят.

Наконец он вышел к реке. Он много слышал о ней. Видел фотографии. И вот теперь смотрел на нее в священный для индусов час омовения. На первый взгляд ничего особенного. Полностью одетые мужчины и женщины окунаются в жирную зловонную жижу, больше похожую на питательный бульон для бактерий, чем на воду для гигантской купели.

Но индийское понятие о чистоте плевать хотело на грязь и болезни. Оно было выше таких неприятностей. Главное творилось не здесь, а в горних высях. Погружаясь в эту горьковато-соленую ванну,