Делаю глоток колы из своего стакана, разлив немного на руку и стол. Чувствую, как кожа становится липкой.

– Ты вернулась, да, – повторяет он, и его лицо неожиданно смягчается.

Нет, это не нежность, что-то другое. Я подхожу к нему ближе, и он обнимает меня, точно так же, как раньше. Стою в его объятиях и чувствую запах алкоголя и тепло его тела.

– Ты вернулась, Джо, я так тосковал по тебе. Я скучаю по тебе.

– Ты скучаешь по мне? Но я же здесь.

– Я все еще чувствую, что скучаю, будто ты ушла.

Я смотрю в сторону.

– Я тоскую по тебе, да, – говорит он.

Это наш самый длинный разговор за последнее время. Его слова натыкаются друг на друга, словно неуклюжие дети, идущие колонной во время школьной поездки.

– Я смотрел все эти сериалы в одиночестве и в конечном итоге отправился дальше без тебя.

– Дальше без меня?

Его правда настолько болезненна, что я закрываю глаза. Если бы я могла вернуться назад и не звонить в службу спасения, а уйти, я бы так и сделала.

– Я оплакивал тебя. Я ничего не делал, держал все в себе. На работе меня перевели… Отправили на полностью офисную работу. Я никуда не ходил и никого не хотел видеть. Я не носил черное, ведь похорон не было. Но траур был.

– Ну, сейчас я вернулась. Считай, восстала из мертвых. Ты разве не рад?

– Нет, Джо, – говорит Рубен, грустно качая головой.

И я понимаю, что сейчас это жалость, он меня жалеет.

– Нет, – повторяет он снова.

Женщина все еще громко поет на сцене, но мы не повышаем голос. Наш брак рушится…

– Тебе не говорили, но в печали есть большая доля гнева. Иногда люди злятся на то, что их близкие умирают… На то, что оставляют их.

– Ты злишься.

– О, да. Я ужасно, дьявольски зол на тебя, Джо.

Я откидываю голову назад, как будто мне влепили пощечину. А разве нет? Это даже хуже, чем удар. Меня как будто разрезали на куски, содрали кожу. Вскрыли череп, вытащили все внутренности.

– Ты была такой глупой, – продолжает он. Я пытаюсь возражать, но он поднимает руку. – Иногда я думаю о той ночи. Если бы ты тогда не ошиблась, то все было бы по-другому. У нас наверняка уже были бы дети, другой дом, мы были бы очень счастливы, Джо. Даже той ночью – как в любую обычную пятницу – я ждал, когда ты вернешься домой. Я всегда ждал. А сейчас это все… Все неправильно. Чувствую, что неправильно. Твое возвращение домой – это слишком…

– Но ты снова ко мне привыкнешь. И я снова ко всему привыкну.

– Но ты сейчас другая.

– Нет.

– И ты… Ты же серьезно ранила человека. И весь этот суд…

– Это правда. Ты не можешь мне этого простить? Эту ошибку? Разве быть правым и хорошим тебе настолько важнее, чем я? И любовь ко мне?

Гнев приходит вместе с осознанием, что его предательство действительно ранит меня. Как он мог? Как? Ради Рубена я бы рассказала полиции все, что угодно, вообще все. Я бы соврала ради него, закапывала бы тело вместе с ним, организовала бы ему алиби.

Но сейчас я смотрю на своего мужа и понимаю, что совсем его не знаю. Его честность и убежденность перевешивают все. Даже меня.

Рубен пожимает плечами. И все его слова, его осуждение за все те ночи, которые он провел в одиночестве, отдаляясь от меня эмоционально, пока я считала дни в тюрьме, – все это шокирующим образом заканчивается вот так. Пожатием плеч. Ленивым, высокомерным жестом.

Через два дня он переехал.

А еще через два дня умер его отец.

Молчание

Когда мой поезд прибывает на станцию Лондон-Марилебон, в моем списке значится только один пункт назначения, но это дело я пока откладываю. Полагаю, некоторые мои привычки могут существовать гораздо дольше, чем следовало. Прокрастинация, бесцельная трата времени. Останавливаюсь, чтобы сделать фотографию улицы, залитой светом, хотя никто и никогда ее не увидит. Я всегда любила этот район: деревья, большие пространства. Кажется, что это далекий пригород, а в реальности Лондон начинается сразу на границе района.

Я иду вдоль реки к выставочному центру, хотя путь дается тяжело, дыхание постоянно сбивается. Для меня это как возвращение домой. Я забыла, насколько сильно люблю Лондон. Я забыла его характер, но вот встретила старого друга и с радостью наблюдаю за его поведением и привычками.

Кожу покалывает от жары. Такая погода стоит уже четыре недели, и все устали, жалуются, что невозможно спать. Люди перестали постить в «Инстаграм» голубое небо и зеленые деревья, а снимают вместо этого выжженную траву по краям дороги, пересохшие каналы с остовами лодок. Мне не нравится на это смотреть. Видеть высохшее русло реки – как будто видеть кого-то без одежды.

Я не могу идти по Лондону и не думать о Рубене. Они для меня связаны навсегда. Стараюсь перестать думать о нем. Кто-то проезжает мимо на велосипеде. Отец и дочь рисуют у реки.

Сначала направо, потом налево, прямо по прохладной, темной аллее. Я не думаю, что когда-нибудь вообще забуду ту ночь. Но сейчас это пугает меня гораздо меньше. Я спокойно стою в тени и смотрю. Никто не идет за мной, сейчас я в этом уверена. Но это уже не так важно.

Виновные волнуются не только о том, чтобы их не обнаружили. Вот она я два год спустя. Я уже практически пережила все, но облегчения не наступило. Потому что страдала я не от паранойи, а от вины. У всего две стороны, и тут они были разными. Животное с моей груди никуда не делось, напоминая, что я убила человека. И оно останется там навечно. Сейчас я привыкла к его весу и уже не борюсь с ним. Оно здесь, чтобы остаться.

Пока я спускаюсь к боковой улочке, мимо меня проходят три человека. Мир полон людей, каждый это знает. Но в том мире, который знаю я, на одного меньше. Из-за меня.

Я подхожу к двери с ламинированной табличкой на ней, зеленый навес пожелтел по краям. Толкаю дверь и захожу внутрь. Снаружи такой яркий день, что глазам требуется несколько секунд для того, чтобы привыкнуть к голубоватому полумраку.

Пол из неотполированного дерева, по стенам развешаны картины. На мгновение я думаю, что случайно попала в чей-то дом, и меня бьет дрожь. Я снова зашла слишком далеко. Я уже и забрала кое-что мне не принадлежащее – жизнь Имрана. Но как только мои глаза привыкают, я осматриваюсь и убеждаюсь, что попала куда нужно.

Я узнала об этом из «Фейсбука», кто-то из общих друзей лайкнул это событие: первая личная выставка Лоры.

На одной из картин несколько человек проходят через турникеты в метро. Картина почти с фотографической точностью передает реальность. Карта метро на стене, человек, продающий цветы, прямо на станции. Люди одеты в пальто. В руках у них зонтики. У их ног осенние листья и натекшие лужи, которые отсвечивают белым в свете ламп. Понятно, что все едут на работу. Но все эти люди замерли в одном и том же положении, словно зомби проходят через турникет.