Я смотрю на Рубена на сцене, а думаю об Имране. Сможет ли он когда-нибудь тоже сходить в бар и послушать джаз? Жить в этом мире и наслаждаться им. Я часто о нем думаю. После его первого письма я писала снова и снова, но он никогда не отвечал.

Рубен подсаживается ко мне за столик после своего выступления. Машет кому-то по пути через зал. Его легко заметить – он такой высокий, – но теперь он и двигается по-другому, как какая-то знаменитость.

На уровне груди он держит стакан с чем-то темным. Он неловко наклоняется ко мне, и я понимаю, что он пьян. Раньше он никогда не напивался, выпивал за вечер бутылку красного вина, которая на него не особенно влияла.

– Дело в том, что я не знаю, – говорит он заплетающимся языком и не глядя на меня. – Я даже не знаю, зачем ты здесь.

– Хотела увидеть, как ты играешь. Я нервничаю и все время вращаю вокруг запястья свой свадебный браслет.

В тюрьме я не могла его носить. Либо кольцо без камня, либо ничего, как мне сказали. Браслет два года оставался в камере хранения и вернулся ко мне таким же блестящим, каким туда попал. Там было не от чего тускнеть – там нет жизни.

– Да неужели? – спрашивает Рубен с тонкой усмешкой. В его тоне было что-то опасное, издевательское.

– Правда, – говорю я, глядя на него.

Наконец он встречается со мной взглядом. Его глаза почернели.

– Я не знаю, почему ты вообще хочешь оставаться вместе со мной.

Сначала я думаю, что он намекает на постоянные уведомления о сообщениях, которые я получаю в «Ватсапе». Он всегда морщится при этом, и я в конечном итоге чувствую себя непослушным ребенком, который может вдоволь пользоваться телефоном, только запершись в туалете.

– Ты о чем?

– Я не знаю, почему ты вообще остаешься вместе со мной, – говорит он в этот раз громче, прямо мне в ухо.

Когда я отдергиваю голову, то вижу слезы в его глазах.

– Я должен пропагандировать правильные вещи, но разве я сам поступаю правильно?

– Я не знаю… Я не понимаю, о чем ты.

Он наклоняется ко мне так близко, наши лица оказываются на одном уровне. Его дыхание пахнет сладким алкоголем, так же, как и у Сэдика в тот проклятый вечер. Я резко откидываюсь назад.

– Все это моя вина, – говорит Рубен. – Вот поэтому я убрал упоминание о наших взаимоотношениях с «Фейсбука».

– Что? Что это?!

– Твое заключение.

– Нет, ты не прав. – Я поворачиваюсь, чтобы уйти, но он мягко тянет меня за запястье.

– Я все рассказал судебному адвокату.

И эти слова меняют все.

– Что именно ты сказал?

– Когда он спрашивал меня о твоих звонках. И как долго Имран лежал в луже. И я запутался, Джо, – сказал он тихо. – Так что я рассказал ему все. Про твою ложь.

Он говорил так тихо, что мне было его едва слышно.

На сцене новый музыкант исполняет грустную мелодию. Это женщина, и ее голос заполняет клуб.

– Как же так? Почему? – спрашиваю я.

Я смотрю на него, вспоминая то утро. Воздух в зале суда был прохладным, а в моих конечностях как будто завелись муравьи. Я помню, как Рубен отошел переговорить с адвокатом Дунканом. Оба они вернулись мрачные. А я думала, что это у меня был приступ паранойи. Вскоре после этого мне предложили сделку о признании вины, и я согласилась.

– Я признала себя виновной.

– Из-за меня.

– Что?

– Они предложили сделку о признании вины. Но Сара посоветовала заключить ее… из-за меня. Потому что я все усложнил. Я был твоим единственным свидетелем и не смог соврать твоему адвокату. Хотел, но не смог. Я был… Он спросил меня прямо, и я постарался соврать. Но это было очевидно. Он сказал, что меня подвергнут перекрестному допросу. А эксперты-медики будут настаивать, что гипоксия случилась из-за утопления. И я сказал правду. Сказал, что что ты соврала. Это был я, я отправил тебя в тюрьму.

Его голос обрывается на последнем слове, а он плачет, стоя рядом со мной. Мой муж. Мой предатель. Он держал меня за руку и втыкал нож в спину.

Я настолько шокированная, что не могу ничего сказать.

В первую ночь меня отправили в специальную камеру под постоянный контроль, чтобы предотвратить возможный суицид – настолько я выглядела потрясенной и одинокой. Флисовая подушка, в которую я плакала, сохла неестественно быстро. Все эти ночи, которые я тщательно отсчитывала. Каждый обыск. Каждый выборочный тест на наркотики, когда мне приходилось писать в горшок. Ожидание своей смены в столовой, потому что это позволяет заработать деньги на просмотр телевизора, но главное – заполняет время. Чувство полной и абсолютной паники в первую прогулку во дворе, когда я еще никого не знала. Два года я растягивала время до состояния тонкой проволоки, не знаю, за что цепляться. Теперь, когда я на свободе, моя жизнь оказалась разорванной в клочья.

И этого можно было избежать. Если бы адвокат не знал о моей лжи… Если бы Рубен не сказал ему. Мы могли бы пройти через суд, мне могло бы все сойти с рук.

Я смотрю на мужа, а он также странно смотрит на меня.

– Почему они не сказали стороне обвинения? – спрашиваю я.

– Им не надо было. Но они заставили тебя признаться. Они б не пустили лжеца в зал суда, ни одного из нас.

– Почему они не сказали мне?

Он пожимает плечами, не глядя на меня:

– А что бы это дало?

– Я не знаю.

– В общем, я хочу сказать, что стал причиной всему этому.

– Чему – всему? – мой голос чуть громче шепота.

– Этим развалинам.

– Развалины.

– Развалины нашего брака. – Он все еще смотрит на меня, держа стакан на уровне груди. – После того, как я его отравил.

– Ты его не отравил, – отвечаю я на автомате.

– Мы оба виноваты.

– О чем ты?

Рубен прислоняется к стене, голова откинута.

– Я больше не могу. Мне до чертиков надоело все это, Джо.

– Не можешь делать чего?

– Я просто… ждал, и ждал, и ждал тебя.

– Я знаю, я…

– Просмотрены: «Карточный домик», «Игра престолов» – дважды, «Родина» – перечисляет он, перебивая меня.

Я хмурюсь, сбитая с толку.

– «Хорошая жена», «Во все тяжкие», «Шерлок», «Безумцы».

Я не знаю, что сказать этому человеку, который стоит передо мной и произносит гневную речь.

– Все это просматривалось долгими часами без тебя. Я так устал смотреть телевизор в одиночестве.

– Но сейчас я вернулась, – говорю я, широко разведя руки.