«Я ее не отпущу никогда», – мрачно подумал он.

И вот последние связные думы впорхнули из их голов и закружились в пестром хороводе вокруг сплетенных тел, поднимая бурю, создавая феерию, делая невозможным обозрение пространства. И не было ничего важнее в тот момент, чем то, что должно было свершиться. И они испытали нечто такое, что обычно принято называть счастьем. Счастьем, которое живет лишь мгновение и тут же превращается в воспоминание, торопливо прячась в копилку человеческой памяти.

А потом, когда он покачивал ее, как ребенка, на коленях, укутывал одеялом, и целовал в худое плечико, она пережила еще один прилив женского счастья, такой светлый и чистый, что успела искупаться в нем целиком, словно в живительном, волшебном источнике.

Раздался резкий стук в дверь, и, о ужас, она поползла неумолимо в сторону, скрипя роликами. Лика тихо вскрикнула. Они были не заперты! Господибожемой! И как их не застукали минутой раньше? Стыдоба!

– Нельзя! – рыкнул Кирсанов и бросился ловить отъезжающую дверь.

Одеяло с катастрофической быстротой скользнуло вниз, и Лика в ужасе стала хватать его обеими руками, почувствовав себя улиткой, лишенной спасительного панциря.

– Извините, – пробурчал за дверью проводник, конечно же, догадавшийся, чем были заняты эти двое.

Странная парочка, одеты, как бомжи. Справки вместо паспортов. Провожал их какой-то мент и куча гражданских. Эскорт не эскорт, что – не понятно. И вот, пожалуйста, что за ненормальные маньяки, трудно было запереться? И потом, главное, орут. Чего орать? Он тут при чем, тихо злился проводник.

– Погоди, уважаемый! Зайди попозже, – велел проводнику Кирсанов.

– Попозже! – перекривил проводник, скорчив презрительную мину. – Много вас таких кроликов, а мне таскайся туда-сюда.

Лика прижала ладошки к щекам. Надо же, стыд какой! Их застали за ЭТИМ! Ну почти застали, но все равно ужасно неловко. Кирсанову же, как с гуся вода, вон ухмыляется самым наглым образом, напялил джинсы, купленные на деньги Севы, достав из-под столика футболку, напялил ее на себя. И, не дожидаясь, пока она окончательно оденется, притянул к себе и поцеловал куда-то в поясницу, потому что она нервно вырывалась, и он промахнулся. «Это как, вообще, нормально? – ужаснулась Лика. – Нет, он точно из мрамора!» Ничто, абсолютно ничто этого человека не трогает, физиология берет свое, и он, ничуть не стесняясь, отдается страстям…

– Личка-клубничка! Слушай, я только сейчас вспомнил, что у меня в садике была страстная любовь, и ее тоже звали Лика. Представляешь?

– Ах, как это романтично, – вырывая у него из рук свитер, буркнула она.

– Ну! Здорово, ведь, да?

– Обалдеть, – наскоро приглаживая волосы отметила она.

– Лика, слушай, давай, когда мы приедем в Москву, ты разведешься с мужем и выйдешь за меня?

В купе повисло гробовое молчание, и только стук колес нарушал замершее пространство. Она продолжала возиться с волосами, но заколка почему-то не слушалась. Молчание поглощало вселенную. Оно настолько сгустилось, что его можно было нарезать порциями и раздавать бедным на благотворительном обеде.

– Денис, как ты думаешь, что хотел проводник?

– Узнать, как пройти в библиотеку, – бросил он сквозь зубы, откидываясь на подушку.

Еще помолчали. Лика, справившись с заколкой, умастилась на соседней полке, чтобы не усугублять ситуацию. С другой стороны, интересно, что реально могло ее усугубить, когда она и так вошла в ступор? Дерматин холодил бедра через ткань брюк, и она поежилась. Холод склепа или, если угодно, подвала, служившего им камерой, будет теперь преследовать ее до конца жизни.

– Я придумала, что подарю нашей второй спасительнице – Зареме Юсуфовне, – начала осторожно Лика, словно ступила на болото.

– Поздравляю, – проворчал Кирсанов, что-то сосредоточенно высматривающий на потолке.

– Знаешь, у нас на даче установлена такая система водоснабжения, которая позволяет принимать душ и без газа. Это очень удобно. Надо и нашей врачевательнице такую прикупить.

– Гениальная идея. А что же это у вас газа-то нет? – притворно заохал Кирсанов. – Это же кощунство какое-то: дача и без газа.

– Ну это не совсем дача, – смутилась Лика. – Это дом в деревне Поповка, доставшийся мне от тетки. Это место только для меня дача, остальные его не жалуют, а семейная фазенда у нас по Рублевскому шоссе, там, конечно, газ есть.

– Ну, конечно, конечно, как же ему не быть, если дача на Рублевском? Это же дача се-мей-ная, а не какой-то дом в деревне!

Он насупился, замолк и принялся изучать нечто занимательное теперь под нижней полкой, а Лика не знала, как выйти достойно из создавшейся ситуации. Ну почему он такой вредный?

– Денис, пойми, я пока не готова к этому разговору, – промолвила она, наконец, тихо.

– О дачах?

– При чем тут дачи…

– Извини, – услышала она в ответ и подняла на него глаза. – Я что-то совсем зарапортовался, – признался он.

Лика же, взглянув в лицо Кирсанову, запечалилась пуще прежнего. Лицо было, скорее, и не лицо вовсе, а маска египетского принца Рахотепа – сгусток эмоций, причем не самых добрых, полыхал пламенем в глазах. Лика поежилась.

А внутри Кирсанова все шипело и плавилось. Ах, она не готова! Она, видите ли, не готова, йошкин кот, ответить на его предложение! И что ему теперь прикажите делать, когда эти слова сорвались с губ? Что? Он, может быть, тоже был не готов пороть подобную чепуху. Но он должен знать, черт подери… Кирсанов прочистил горло.

Блин, ну что она за женщина, неужели еще не поняла что к чему?! Никогда! Никому! Он не предлагал стать его женой. А тут, на тебе, само соскочило с языка! А она даже не ответила ничего.

А, ведь не стерва, которых у него было пруд пруди, так почему же, опять двадцать пять, в жизни сплошная неразбериха? Почему все запуталось так, что даже сердце и то не на месте? Оно бьется то слева, то справа, то в горле, то в животе, то где-то в районе пяток. И такая странная миграция взбесившегося органа напрямую связана с этой женщиной, Маркизой ангелов, которая не должна играть никакой роли в его судьбе, но она почему-то играет, да, к тому же, на всех струнах сразу. Кирсанов принялся разглядывать «камень преткновения», пытаясь найти ответы на свои вопросы.

«Татах-тах, татах-тах», – пел поезд, пытаясь укачать, ублажить недовольных пассажиров, настроить их на благодушный лад.

Лика упрямо таращилась в черное окно, будто углядела там что-то невероятно занятное, заодно делая вид, что его взгляд вовсе не прожигает дырки в ее виске. Внезапно она осознала, в окне совсем ничего не видно. Почему они не заметили, когда наступила ночь, рассеянно подумала она. Почему он спросил то, что спросил, и как она должна была отреагировать? Ага, зашуршал чем-то, но она к нему не повернулась, не могла пока смотреть ему в глаза. Отчего же так сладко и одновременно настолько горько в душе, дивилась Лика своему состоянию. И что ей делать, может, отравиться, облегчив работу киллеру?