развернулся и пошёл обратно, решительно и мощно двинулся в сторону Счастливой деревни. Большой огонь, так долго сдерживаемый, поднялся со всей яростью, словно за это время накапливал силы, которые теперь в один миг вырвались на волю. На восточном краю неба разом выросла высоченная огненная стена. Весь воздух Счастливой деревни, казалось, потянуло в сторону этой стены огня.

Поэтому, когда дождь всё-таки пролился, он ничем помочь не мог. Большей частью дождевая вода не успевала долететь до земли, превращаясь в пар. Малая часть дождевых капель падала на землю, превращённую пожаром в чёрное месиво золы и углей. Редкие и уже горячие капли дождя, ударяясь о землю, лишь поднимали в воздух пепел и пыль.

Вся Счастливая деревня застонала как один человек.

Озарившая небо стена огня стала немного ниже, но не для того, чтобы пощадить людей, не для того, чтобы погаснуть, а лишь чтобы набрать побольше воздуху и вспыхнуть ещё ярче!

Огонь и небо соединились.

Наступила ночь, и не стало границы между небом и землёй, и выглядело это, словно огонь неба пал на землю.

О небесном огне всё давно сказано, вы же ведёте себя, словно это не вам.

О небесном огне сказано, вы же не хотите бояться, словно это лишь образ в вашем воображении.

О небесном огне сказано было людям Счастливой деревни, что всё будет им уничтожено; жизни, устои, ритмы сердец, то, о чём поют, и то, о чём плачут, милостивые и глупые, ненавидящие и обиженные – все будут уничтожены им.

О небесном огне сказано, люди Счастливой деревни хорошо слышали это.

Это великое бедствие всё одинаково истребит; не разбирая достоинства и позора, знатных и подлых, всех равно постигнет кара. Смерть станет как жизнь, а жизнь будет как смерть, прогнившее и отвратительное будет сметено начисто, чтоб стало пусто и голо, чтоб был один только лунный и солнечный свет… Либо на девственно чистых просторах души сможет быть заново сотворён новый мир…

Люди Счастливой деревни поняли? Может быть. Возможно. Но ни один на это не мог бы ответить. Они только дрожали и ужасались, громко стеная. Ведь они всё же были простые смертные, люди пыльного мира, вдохновлялись и возбуждались страхом и трепетом, ощущали неизъяснимое наслаждение от вида природной божественной силы, явившейся и развёртывающейся здесь и сейчас перед ними. Дикие звери бежали, спасались. Птицы с пронзительным криком взмывали в ночное небо, потому что ветви не могли больше быть им защитой, снова садились на свои гнёзда и снова в испуге кричали и высоко носились в ночном небе…

Этот огонь взорвался, как сияющий протуберанец, стена огня повалилась, ночное небо заполнили разлетающиеся огненные цветы, как на праздничном фейерверке. Огонь падал с неба на землю, на горы, холмы и лощины между ними; растянувшись широкой полосой, он, как потоп, покатился в сторону Счастливой деревни, уверенно и свободно.

Теперь, кажется, все наконец-то по-настоящему поняли, что великий огонь по-настоящему придёт и сожжёт всё.

Превращённая в огромный лагерь Счастливая деревня стала как взорванное осиное гнездо. Все динамики кричали, все лампы и фонари горели, вся техника тарахтела, все люди забегали. Снова собирались отряды. По радио кричало руководство из штаба.

А внутри палатки несколько полицейских по-прежнему сторожили старину Вэя и остальных.

Гэсан Вандуй прислушивался к этим крикам, что-то в них было знакомо. Он сказал:

– Я, кажется, слышал, когда так разговаривают…

Цзянцунь Гунбу закатил глаза и сказал:

– В кино, в самый последний момент вражеский офицер так кричал.

Полицейские со строгими лицами не выдержали и засмеялись. Это немного разрядило атмосферу внутри палатки. Старина Вэй сказал:

– Что вы тут сторожите, почему не тушите пожар?

Его бывшие подчинённые убрали улыбки и не пошевелились.

– Да вы не волнуйтесь, я точно не сбегу. Доложите начальству: я прошу организацию в критический момент испытать меня. Я тоже пойду на гору тушить!

Но они всё равно не двигались с места.

Старина Вэй сказал:

– Тогда так: раз вы боитесь отпускать меня на пожар, давайте я посторожу этих двоих, а вы скорее бегите. Сейчас там каждый человек на счету!

Цзянцунь Гунбу снова засмеялся, встал и пошёл прочь из палатки. Один из полицейских вытащил пистолет. Цзянцунь Гунбу повернул голову, улыбнулся и сказал хриплым голосом:

– Молодой человек, я прожил достаточно. Хочешь стрелять – стреляй.

– Стой, вернись!

– Я не вернусь, я не могу позволить, чтобы тело Доржи лежало неоплаканное в горной пещере, не могу позволить, чтобы человек, который всем сердцем спасал Счастливую деревню, после смерти остался с неприкаянной душой, не мог переродиться, как людям подобает.

Цзянцунь Гунбу отодвинул полог, и его лицо озарилось красным отсветом пожара. Он с провоцирующей интонацией добавил:

– Сразу скажу вам: я пойду читать над ним отходные молитвы…

Человек с пистолетом вытер вспотевший лоб, заткнул пистолет обратно за пояс и сказал:

– Этот человек сошёл с ума…

Никто не ожидал, что уже вышедший было из палатки Цзянцунь Гунбу обернётся и, придерживая дверной полог, объявит:

– Я ещё должен сказать пару слов начальнику большой бригады.

Обращаясь к Гэсан Вандую, он сказал:

– О Доржи ты не беспокойся. Ты правильно сделал, что мне его поручил; с тех пор как ты стал начальником, это самое правильное, пожалуй, твоё решение. Что теперь Доржи нужно, ты, как мирской человек, не поймёшь, да и ничем ему ты уже не поможешь.

На этот раз Цзянцунь Гунбу действительно ушёл, и полицейские больше за оружие не хватались. Всё время молчавший Гэсан Вандуй вдруг зарычал как дикий зверь:

– Выпустите меня!

Полицейские направили на него пистолеты, а он кричал:

– Я хочу спасать свою деревню, вы что, меня за это застрелите?

Несколько человек полицейских бросились к нему, кто-то схватил за шею захватом, кто-то стал выкручивать руки, но он взревел и рванулся, как борющийся за свою жизнь дикий зверь, раскидал их всех по полу.

Старина Вэй сделал знак полицейским не двигаться и хотел сам подойти успокоить этого взбешённого человека. Он вытянул трубочкой губы и, издавая звуки, как в Счастливой деревне люди успокаивают беспокойную скотину, стал подбираться; но как только он приблизился, Гэсан Вандуй с силой швырнул его на землю.

Затем Гэсан Вандуй, волоча за собой кого-то из полицейских, ворвался прямо в штабную палатку, где раздавали последние распоряжения. Он вытащил у полицейского пистолет и хлопнул им об стол перед начальством со словами:

– Если я виновен – просто прикажи меня расстрелять. Если нет – отпустите! Я не могу смотреть, как огонь сжигает мою деревню, и сидеть сложа руки!

– Сумасшедший! Я именем революционного комитета, именем штаба