– Я не собираюсь быть никаким начальником, я прошу разрешить мне тушить пожар!

– Уведите этого человека, у нас собрание!

Гэсан Вандуй в приливе дикой ярости разом опрокинул на землю стоявших перед ним Собо и ещё одного народного ополченца и заорал хриплым сорванным голосом:

– Собрания! Собрания! Было бы меньше собраний, не дошло бы сейчас до такого!

– Связать его!

Чуть ли не все, кто там был, бросились на разъярённого Гэсан Вандуя, повалили его и связали. Гэсан Вандуй продолжал голосить, тогда рот ему плотно заткнули полотенцем.

В это время далёкая стена огня снова стала подниматься, каждый всплеск пламени отзывался судорогой в напряжённом до звона воздухе палатки; всем казалось, что вот-вот и нечем станет дышать. В этот момент Собо был объявлен начальником большой бригады Счастливой деревни.

В черноте ночи проводники из Счастливой деревни действительно были проводниками. Один неверный шаг – и целая бригада ходила бы по старому лесу до самого утра, не находя дороги.

Все эти годы Собо считал Гэсан Вандуя никчёмным человеком, считал, что именно он должен быть на его месте, но никогда не думал, что это будет вот так, в такой момент. Когда этот момент наконец настал, его взгляды на многие вещи кое в чём изменились.

А самое главное, этот момент настал в такое время, когда он был меньше всего к этому готов. Он понимал, что если вот сейчас одну за другой отправить колонны в ночь, в горы, в густой лес, то очень может быть, что, когда придёт большой огонь, ни один из этих людей не вернётся назад.

Пожалуй, что и начальник штаба тоже это понимал, но он ещё меньше хотел рисковать и ничего не предпринимал, когда приближался огонь. Он вышел из-за стола, на котором была разложена карта, тяжело похлопал Собо по плечу:

– Смогут ли отряды безопасно выдвинуться, а потом безопасно вернуться назад – это теперь полностью в руках ваших проводников!..

Кроме Гэсан Вандуя, из присутствующих только Собо хорошо понимал, какой огромный риск сейчас отправлять отряды в горы, но он не мог, да и не посмел бы воспротивиться приказу начальства.

Начальник штаба сказал же, что дорога вам, молодым, всюду открыта, надо только в решающий момент выдержать испытание…

А снаружи, совсем как в кино, отряды выстраивались стройными рядами.

Эти люди были одеты в одинаковые одежды. У рабочих на головах каски, эмалированные кружки на поясе. Люди с одинаковыми инструментами в руках стоят в одной команде, подтянутые, как военные, с геройским видом. Потом отряд кадровых работников и студентов, эти, в одинаковой зелёного цвета одежде, с красными повязками на рукавах, с военными сумками через плечо, равняются, выпячивают грудь, высоко держат голову; от частого топания марширующих ног поднялись облака пыли. А вот только что вернувшиеся с рабочих площадок бригады военных, напротив, выглядят неважно, и одежда растрёпана, и сами чуть не валятся с ног. Но больше работать некому, даже старину Вэя ставят проводником в колонну военных.

Это описывать долго, а происходит всё быстро, в мгновение ока; колонны одна за другой исчезают в ночи, уходят в лес; когда они выходят из деревни, свет электрических фонариков в их руках бьёт так, что рябит в глазах.

Но когда они входят в лес, ослепительное сверкание тускнеет, бледнеет и пропадает во мраке.

В Счастливой деревне одни пустые палатки, кое-где в пустых очагах ещё догорают непогасшие угли, остались только старики да женщины и дети.

Свет от огня то яркий, то мрачный и бледный; очертания опустевшей деревни то едва различимы, то вдруг всё озаряется словно в причудливом сне.

У подножья горы, где рельеф поровнее, техника уже проявила свою мощь. Но на крутые склоны машинам никак не подняться. То, что осталось, можно сделать только руками; а деревья там большие, высокие и стоят тесно. Ночной лес кажется бескрайним, одно поваленное дерево – это лишь маленький просвет. А ведь мало повалить дерево, его надо ещё распилить, собрать в кучу и сжечь.

Время поджимает, и только теперь становится ясно, что слишком много его уходит на то, чтобы повалить одно дерево; а на то, чтобы эти деревья сжечь, времени надо ещё больше. Прорубить противопожарную просеку в таком густом лесу за ночь никак не успеть, и завтра тоже не успеть. Если большой огонь будет двигаться с той же скоростью, что и сейчас, спасти этот лес будет совсем невозможно.

От начальника штаба до простого рабочего это всем ясно, но никто не говорит это вслух. С самого начала борьбы с пожаром именно Счастливая деревня была ключевым местом. Практически все людские силы и техника были брошены сюда. Тот, кто так скажет, тот станет скорее всего козлом отпущения, признавшим провал всей этой борьбы.

После стольких подходов, когда борьба становилась с каждым разом всё более жестокой и беспощадной, каждый мог превратиться в обвинителя, но так же точно каждый сам мог оказаться в положении обвиняемого. Поэтому каждый на фронте борьбы с огнём старался изо всех сил, всю ночь лес и горы были наполнены стуком топоров и скрежетом пил.

Так работали до самого рассвета, когда стало видно, что всё, сделанное за ночь, – это лишь крошечная прореха среди бескрайнего леса, и ни у кого не осталось даже надежды на победу.

Столько было собраний, но они ни в ком не разбудили силу героя, способного, как в сказке, спасти весь мир.

Каждый раз над собранием растягивали транспарант с лозунгом: «Человек сильнее неба!»

Каждый раз в самом конце всё собрание оглашало окрестные горы троекратным воплем: «Человек сильнее неба! Человек сильнее неба! Человек сильнее неба!»

Но теперь каждый понял, что даже будь ещё больше людей, что кричи они ещё сто крат громче, сотрясая моря и горы, этот огонь всё равно бы их не услышал. Между небом и людьми пропасть. Небо идёт своим путём, а человек раз за разом в безумии своём обманывает самого себя.

Небо было по-прежнему хмурым; встало солнце – всего лишь смутное неясное пятно за слоем облаков, за пеленой дыма.

Там, высоко в небе, в мечущихся хаотичных воздушных потоках, перемешанных пожаром, возможно, ещё и были какие-то остатки дождя, но ничего не упало на землю, всё высыхало от поднимавшегося жара. Кроме только что долетевшего первого порыва, юго-восточный ветер был не слишком сильным, всего лишь долгий ровный размеренный вздох. Он промчался тысячи ли, летел над широкими просторными землями, и не три дня, не пять дней; он устал и