Мои грезы были нарушены звучным пуком. Дикие шимпанзе, как оказалось, подвержены сильному метеоризму – и это был громкий звук свободного и не чувствующего за собой вины животного, питающегося незрелыми плодами и не давшего бы ни фиги ради приличия. Я не была готова к этому особому рассветному хору, который больше походил на сцену из фильма Мела Брукса [547], чем на то, что я видела в документальном фильме Аттенборо. Но в этом не было ничего необычного. Команда сказала мне, что этот звук отдаленных труб – один из лучших способов найти потерянных шимпанзе на бескрайних просторах деревьев.

Мы не можем не искать свое отражение в животном царстве, но в шимпанзе мы видим зеркальное отражение, и сходство с нами сбивает с толку. Это возбуждает растерянность и страх, и в значительной мере из-за этого наш ближайший родственник тоже вошел в число неправильно понятых родственников-животных. Одержимость линией, которая нас разделяет – где она проходит и что будет, если ее пересечь, – привела к некоторым из самых глубоких заблуждений в истории науки.

«Конституция обезьяны горяча, и, поскольку это животное похоже на человека, оно всегда наблюдает за ним, чтобы подражать его действиям[548], – писала Хильдегарда Бингенская [549] в XII веке. – Она также разделяет привычки зверей, но оба эти аспекта ее природы несовершенны, так что ее поведение не является ни полностью человеческим, ни полностью животным; поэтому она непостоянна»[550].

Вряд ли немецкая монашка-провидица хоть краем глаза наблюдала непостоянную природу обезьяны. Для самых первых натуралистов человекообразные обезьяны были, в сущности, мифическими животными, их описания складывались из слухов и смешивались с рассказами о пигмеях, сатирах и странных диких людях, прикрывающих свои ягодицы собственными длинными ушами. В своей великой энциклопедии Плиний Старший утверждал, что обезьяны могут играть в шахматы, в то время как средневековые создатели бестиариев подчеркивали их смертельный страх перед улитками. Все признавали их пугающую способность имитировать человека, или «обезьянничать». Это делало обезьян дьявольскими тварями, потому что если человек был создан по образу и подобию Бога, то этот страшный волосатый двойник должен быть его вечным соперником. Под стать такому образу были и сюрреалистические иллюстрации, сопровождавшие эти ранние тексты. На одном особенно часто копируемом портрете изображена крупная волосатая женщина с гордой осанкой, впечатляющей гривой, массивными висячими сиськами и тростью.

Самые ранние европейские сообщения очевидцев о диких обезьянах были не менее странными. Одно из первых принадлежало Эндрю Баттелу, английскому путешественнику и каперу, схваченному португальцами в 1589 году и заключенному в тюрьму в Анголе. Баттел в течение восемнадцати лет то сидел в тюрьме, то участвовал в португальских торговых экспедициях в Африке. Наконец добравшись домой, в Ли-он-Си, хитрый парень из Эссекса сумел нужным образом рассказать свою историю. Он превратил неудачу в хорошо продаваемое приключение, которое включало пространное, хотя и несколько причудливое, описание (как принято думать) горилл и шимпанзе. Баттел описывал «две разновидности чудовищ, которые встречаются в тамошних лесах и очень опасны»[551], а затем привел смутный рассказ о волосатых, похожих на человека существах, которых он называл «понгуш и инжекуш»[552] – они строили дома на деревьях и били слонов дубинками.

Не только Баттела сбили с толку волосатые гуманоиды. Голландский путешественник Виллем Босман утверждал, что обезьяны в Западной Африке нападают на людей и могут говорить, но предпочитают не делать этого, чтобы их не заставляли работать, «чего они не очень любят»[553]. Он считал их «ужасно зловредными зверями, которые как будто были созданы только для бед»[554]. Другие говорили, что эти существа похищают детей, насилуют женщин и держат людей в качестве домашних животных.

Первый живой шимпанзе прибыл на британскую землю с большой помпой. Торговый английский корабль «Спикер» (Speaker) причалил в Лондоне в 1738 году, привезя «животное с удивительно и ужасно отвратительным ликом… называемое именем Шимпанзе»[555]. Не зная, как приветствовать новоприбывшего, британцы предложили животному чашечку чая. Говорили, что зверь пил изящно, как человек. Пищевое поведение шимпанзе было, однако, менее подходящим для георгианской гостиной. «Он ищет еду в собственных экскрементах»[556], – отмечалось в одном сообщении. В дополнение к этим копрофагическим склонностям сообщалось, что шимпанзе стремится к «беззаконному половому акту»[557] с женщинами, что в последующие десятилетия стало обычным опасением викторианских посетителей зоопарков.

Смущало не только поведение животного. Первая попытка вскрытия шимпанзе, проведенная английским врачом Эдвардом Тайсоном, показала настораживающее сходство между обезьяной и человеком, подрывая данное нам Богом чувство превосходства. Что касается мозга шимпанзе, Тайсон отметил: «Можно подумать, что поскольку между душой человека и животным существует такое большое несоответствие, то орган, в который она помещена, тоже должен сильно отличаться»[558]. Но это не так. Вместо этого мозг шимпанзе имел «удивительное» сходство с мозгом человека.

Смешение первых обезьян и обезьянолюдей, описанное в «Академических досугах» (Academic Delights) под редакцией великого таксономиста Карла Линнея (1763). Именно эта чудовищная классификация людей, поставившая нас близко к таким созданиям, как Люцифер (второй слева), и разгневала графа де Бюффона. В кои-то веки я его понимаю

В то время экземпляры для изучения были малочисленны и редко поступали. Разные виды крупных человекообразных обезьян – шимпанзе, горилл и орангутанов – путали и объединяли. Это затрудняло их классификацию. Сам отец систематики Карл Линней сначала делил человекообразных обезьян на две: более и менее антропоморфных. Первую категорию он назвал Homo troglodytes, которую обозначил как второй вид людей («пещерный человек») [559], в то время как вторую именовал Simia satyrus, совершенно по-другому устроенных («обезьяна-сатир»)[560].

Неуютная близость человека к этим поедающим экскременты похотливым животным не понравилась аристократу Жоржу-Луи Леклерку, графу де Бюффону, который излил характерным презрением попытки Линнея их классифицировать. Бюффон состряпал собственное, еще более эксцентричное решение: он предположил, что шимпанзе – или «жокко́» [561], как он их назвал, – на самом деле молодые орангутаны. Тот факт, что взрослое существо у него было огромным рыжим зверем, а его отпрыск – черноволосым и скромных размеров, не смущал графа, указывавшего: «Разве в человеческом роду у нас нет сходного разнообразия?»[562] Лапландец и финн, утверждал он, тоже совершенно разные, несмотря на то что живут в одном климате (что, возможно, было камешком в огород его скандинавского соперника по систематике).

Бюффон посвятил множество страниц своей энциклопедии подробным описаниям поразительного сходства между обезьянами