о самой певице. С наступлением телевизионной эры она получила возможность лицезреть Комарову — ее жесты, походку, туалеты. Стиль был совершенно иной, чем у их ансамбля. «А я останусь сама собой», — твердо решила Линда; то же ей повторял и художественный руководитель, забывая, однако, при этом, что ориентирует своих солистов по западным «звездам» и даже оркестрантов заставляет непрерывно двигаться.

У Линды время от времени менялся эталон эстрадной певицы. Сейчас ее идеалом была Мирей Матье, и никто не рискнет отрицать, что эта любимица публики — поистине само совершенство. Линда даже постриглась под Матье, она так же резко вскидывала голову, отбрасывая назад волосы, и так же раскачивала руками. Даже петь стала на полтона ниже. Но, к сожалению, у Линды не было своих песен, не то что у француженки, а копировать ее репертуар Линда не осмеливалась, вернее — понимала, что лавров это не принесет.

Коль скоро она была солисткой популярного ансамбля и желала ею оставаться, ей приходилось считаться с общим направлением коллектива, разделять его взгляды на современное и устаревшее. А это значило, что Комарову надлежало причислить к безусловно устаревшему, отжившему свой век.

Однако сей анахронизм привлек сегодня полный зал публики. И когда Комарова пела про птиц, в воздух гибко вспорхнули ее белые тонкие руки, так что Линде на миг показалось, будто действительно взлетели белые чайки. Но она поспешила подавить в себе этот нечаянный восторг, чтобы не поддаться действию чужих чар.

Что и говорить, опыт у Комаровой есть, она знает, чем взять публику: ведь она играет, как актриса в театре, и эта песня напоминает маленький спектакль.

Игра продолжалась. Сняв газовый шарф, певица размахивала им, вскидывала вверх, складывала его, снова накидывала на плечи. Там, на эстраде, жила молоденькая, влюбленная девчонка, наивная-пренаивная.

Зал взорвался восторгом.

Так, значит, люди испытывают потребность в сентиментальности, мелодраме?

Линда переминалась с ноги на ногу. «Невелико удовольствие — так стоять. Во всяком случае, восприятию это не способствует. В антракте уйду. Или попробовать сразу протиснуться к выходу?»

Плотная стена вокруг не позволяла сдвинуться с места. Она вгляделась в окружающих. Молодые люди. Бородатые и безбородые. В глазах внимание. Свежие сорочки. Нарядные, как на празднике. Какая-то особая торжественность отличает их от тех гривастых ребят, которые бегают на ее концерты, а потом толпятся у служебного входа, выпрашивая у нее автограф или рукопожатие. А может быть, здесь есть и ее слушатели?

Линде захотелось спросить у стоявшей вокруг молодежи: «Почему вы сюда пришли? Что вас здесь привлекает?» Но она не спросила, только подумала, что не понимает их, ведь у каждого поколения свое время и свои песни. Но, возможно, Комарова из тех, о ком говорится, что они переживают свое время?

Не спросила она еще и оттого, что, ощущала вокруг какую-то благоговейную атмосферу: никто не перешептывался, не усмехался, не свистел и не вскрикивал, как это случалось у них на концертах, когда они отхватывали что-нибудь зажигательное, вроде песенки о бедной мошке.

А этот оркестр, чинно рассевшийся академическим полукругом, — разве такой оркестр вообще годился для эстрадной певицы? Но ведь Комарова была ею, именно ею! Однако оркестр звучал совсем неплохо, и с каждым номером программы все больше раскрывалась мелодия — то, от чего Линда быстро отвыкла, еще не успев как следует привыкнуть.

Да, отец рано приучил ее к роялю, главному сокровищу скромной сельской школы. Когда Линда освоила гаммы, отец научил ее играть народные песни. Сам он владел скрипкой, пел, а мама с тетей Минной подпевали. «Ансамбль Лингов, — гордился он. — Вот увидите, мы еще такой концерт закатим, что только держись! У одной Линды голос чего стоит... колокольчик».

Мама, когда они пели песню о сироте, не могла сдержать слез. Она как чувствовала, что скоро умрет и Линда осиротеет. Отцу нравились другие песни. Когда он запевал шутливую народную песню о зеленой щучке, у него искрились глаза и лицо изображало лукавство.

Милый, наивный ансамбль Лингов! Не он ли заронил тоску по... по чему именно? Уж не по такому ли спокойному музицированию?

Линда никогда не задумывалась, годится ли она для эстрады или нет. Голос и внешность подходили, в этом никто не сомневался. Возможно, ей следовало бы идти в консерваторию, к серьезным педагогам? Когда вскоре после мамы умер и отец, вся ее жизнь пошла кувырком: не закончив музыкальной школы, она поступила на работу в совхозный клуб, руководила самодеятельностью; вскоре посыпались конкурсные призы. Жизнь закружила ее в вихре, так что на раздумья, на какие бы то ни было сомнения вообще не оставалось времени. Такие вещи, как классическое искусство, идеалы артиста, к которым в своей работе следовало стремиться, и в голову не приходили. Конечно, кто-то из певиц ей нравился больше других, например Айно Балыня. Она старалась ей подражать, но у них были совсем разные голоса, и Линда вскоре прекратила никчемное копирование. «Надо искать себя», — решила она, и, как многократное эхо, эта формула, решение, обет или... как его там назвать, сопровождала ее и по сей день.

И теперь, стоя у задней стены зала на концерте популярнейшей певицы, зажатая со всех сторон так, что казалось, она чувствует чужой пульс и чужое дыхание, Линда вспомнила еще раз это «надо искать себя», что, быть может, означало идеал индивидуальности, личности в искусстве, и подумала: «Да, но сколько можно искать, если уже за тридцать, да и стоит ли вообще, если Линда Линга — уже понятие? Для кого, для кого именно? На всех не угодишь. А ведь сегодня здесь и молодые, и пожилые».

Комарова тем временем начала песню о последнем бое, трудном самом, потому что погибнуть в нем — страшно обидно и несправедливо.

Линда пела всегда только о любви. Разделенной и неразделенной. О счастье и страданиях. А иногда еще о цветах и весне. Но если бы ей предложили такую песню? Смогла бы она с такой силой, с такой... ну, как бы сказать... с такой искренностью передать тоску и печаль?

Она зорко вгляделась в ряды слушателей. Охватить взглядом весь зал не было возможности: скопление стоявших оставило ей для обозрения только щелки, сквозь которые она видела лишь отдельные лица. Но и того было достаточно, чтобы убедиться — люди плачут. Кто они: бывшие воины, уцелевшие в последнем бою, матери, не дождавшиеся сыновей? А может быть, такие же сироты,