как Линда, все еще тоскующие по своим матерям? Скорее всего и те, и другие; подернуты влагой бы ли и молодые, и старые глаза.

Может быть, именно эти чувствительные зрители писали жалобы на ансамбль, что, мол, как не стыдно песню о журавлях — душах погибших воинов — исполнять в джазовом ритме, громко, бравурно. Художественный руководитель не ответил тогда на эти корреспонденции, не собирался где бы то ни было оправдываться. Он только деловито сказал: «Пустяки! Замедленный темп, пиано сегодня не пойдут! Надо искать что-то современное! Экстра!»

Современное! Новаторское! Наверно, это и есть главное. Но как тогда расценивать «Последний бой» Комаровой? Оказывается, песня ничуть не устарела, раз трогает сердца, раз вызывает аплодисменты, о которых может только мечтать любой солист и автор песни. И трогает даже совсем юные сердца, не знающие, что такое последний бой и что переживает человек под угрозой смерти.

Сила искусства? Это в ансамбле называлось «эффектом искусства». «Эффектная песня», «эффектный костюм», «эффектное выступление», «эффектный успех». И еще у них в ходу словечко «потрясно». Но чаще всего — «поиск»!

Какая-то магическая сила притягивала к сцене, на которой величественно, как оперная примадонна, возвышалась Комарова. И если в начале концерта Линда отметила, что платье певицы удачно стушевывает ее полноту и со злорадством подумала, что гостья слишком дородна и тяжеловесна для эстрадной певицы, ни дать ни взять императрица Екатерина, а вот Линда никогда не позволит себе так расплыться, то теперь, когда «Последний бой» был исполнен на бис еще и еще раз, потому что аплодисменты, как неукротимая стихия, все не смолкали, Линда поймала себя на том, что полная фигура не мешает певице, более того — ее не заметно, о ней не думаешь. Царит песня, и конечно же песня оживила лица людей, их губы и глаза. Да, теперь ее окружали счастливые лица, люди улыбались друг другу, что-то единило молодых и стариков. Это были уже не слушатели, а участники концерта, посылавшие флюиды на сцену, откуда те, получив новый заряд, возвращались в зал.

Линда чувствовала эти токи, они пробивались сквозь стену самоуверенности и предубеждения, возведенную ею же самой из боязни подпасть под влияние старого, уходящего. Задушевно поет Комарова! Ее песня рвется из узких рамок интимности. Мелодию подхватывает зал и уносит с собой песню-эстафету, летящую как стрела от одного к другому, простую и прекрасную.

В зале невыносимая духота, во всяком случае у стены, где топчется Линда, давая отдых то одной, то другой ноге. Это, в конце концов, невыносимо! Сколько можно слушать одно и то же, ничего нового, старая манера, постаревшая певица!

А Комарова с улыбкой признается: да, у меня есть морщины, их очень много. И что же? Зато сердце мое не стареет.

Это не кокетство. Не показной оптимизм. Семидесятилетняя женщина с мягкой иронией, со скрытой грустью пела о себе. Быть может, в этом и состоит секрет артиста: пока душа молода, твое искусство не устаревает? Быть может, это и есть идеал эстрадной певицы?

Идеал, опять идеал! Теперь начни подражать Комаровой! Отшвырни микрофон, перестань метаться по сцене и заяви своему главному авторитету, что больше не желаешь петь одно и то же: о любви счастливой и несчастной. Ведь это далось тебе без труда, ты всего лишь повторяла собственные переживания. Не секрет, что твои охи и вздохи связаны с Гербертом, слишком он популярен, чтобы принадлежать одной тебе. А шеф на это скажет: «Не желаешь — не надо, ты нам годишься только такая, какой мы тебя создали!» И куда она подастся?

Боже милосердый, не зря она увиливала от концерта этой дамы; сидела бы та лучше на теплой печи в свои-то пенсионные годы и не бередила людям сердце.

А вообще шеф последнее время не в своей тарелке, чуть что — раздражается, все ему не так. Герберт, по его мнению, за десять лет не вырос, да и вообще, микрофон, мол, голоса не заменит. «Нет, уж меня он не выставит, — сказала себе Линда. — Я как-никак Линда Линга, и без меня концерты надолго прекратятся. И если зал переполнен, то, надо думать, меня тоже ни с кем не спутаешь. Да, но сколько я еще продержусь?

Чуяло ее сердце: не надо было идти на этот концерт! Засела в душе заноза, и саднит, и саднит. Все глубже и глубже... Стоп! А критика? Она хоть раз объяснила, что́ публике нравится в Линде Линге? Чем она самобытна или кого-то напоминает?

Она ходила на многие эстрадные концерты, ансамбли приезжали отовсюду, даже из самых дальних стран. Солистки пели, пританцовывая, свободно жестикулируя, с шепота, речитатива переходили на крик и обратно. А если у иных отобрать микрофон? К этим, последним, Линда относилась со смешанным чувством жалости и осуждения.

«Колокольчик, не голосок», — говаривал отец. Линда, бегая по саду, по лугу, по лесу, состязалась с птицами. Куда подевались твои звучные, веселые, радостные трели, Линда?

Хватит! Эта оглашенная публика все же невыносима. Нет, нет, она больше никому не будет поклоняться! Осанка, как у Мирей Матье... ха... И она стала проталкиваться к выходу, бормоча: «Извините». Толпа ее извергла, как инородное тело. Никто и не взглянул, никто не расплылся в улыбке при виде известной певицы. Сегодня ее никто не замечал, никто не хотел узнавать.

«Обалдели, обалдели, — лихорадочно думала Линда. — А если бы сейчас мой выход после Комаровой? Я бы не потянула. Сравнение не в мою пользу. Да и вообще сравнения быть не может!»

Она очень спешила, она хотела вернуться домой первой и запереться в своей комнате, чтобы не видеть зареванных глаз тетушки, а что глаза у нее будут красные, Линда не сомневалась. И все же она избрала длинный путь.

Линда проходила мимо тумб и с горьким наслаждением срывала с них свои свежие афиши, объявлявшие о предстоящем концерте Линды Линги. Дяденька с клеем перестарался: местами бумагу приходилось отдирать ногтями. И это лишь разжигало ее злость на себя, зароненную концертом Комаровой. Кто усыпил ее любовь к музицированию? Кто увел в сторону от собственного идеала?

Когда Линда расправилась с последним афишным столбом возле своего подъезда, раздался яростный окрик: «Это еще что за хулиганство! Сейчас милицию позову!» Возмущалась их дворничиха. Узнав Линду, она смутилась. А Линде вдруг стало весело, как после забавной первоапрельской шутки.

«Что ж, до семидесяти у меня еще есть