это пояс, вьющийся вдоль края,Клеймит огнем Каорсу и Содом,И тех, кто ропщет, бога отвергая.[217]

Убийцы и самоубийцы находятся в первых двух поясах седьмого круга; содомиты и лихоимцы (последние ассоциировались с Каорсой) в третьем. Именно здесь Данте и встречает Брунетто вместе с толпой других грешников, часть из которых названа в тексте Песней 15–16. Вопрос о том, применимо ли к ним упоминание Содома в Песни 11 и следует ли так понимать текст, что они поддерживали сексуальные отношения с другими мужчинами, вызвал горячие споры. Многие исследователи ставили под сомнение такую интерпретацию, поскольку хотели опровергнуть, что Данте вообще уделял много внимания сексуальности, или поскольку они хотели подчеркнуть, насколько расплывчато понятие «содомия», которое нельзя сопоставлять с современным «гомосексуальность». Майкл Камил считал, что художественные изображения Брунетто Латини, особенно в рукописи из замка Шантийи явно подразумевают содомию – такой, как ее понимали в XIV веке.

Латини, очевидно, помещен за свое преступление в Ад, хотя содомиты есть и в Чистилище (Песня 26): их грех состоит скорее в неуемной любви, а не в насилии над природой. Разница между содомитами в Аду и в Чистилище может состоять в том, что первые совращали других, но в Чистилище один грешник говорит: «Наш грех, напротив, был гермафродит[218]». Это указывает на то, что эти мужчины, возможно, действовали согласно своей природе, а не против нее. Очевидно, Данте не был согласен с богословами в том, что содомия – худший грех, так как те, кто попал в Чистилище, когда-нибудь смогут попасть в Рай. Пылающие равнины Ада отсылают к бесплодности, которая, согласно средневековым взглядам, и делала содомию противоестественной и достойной порицания; те же, кто страдает в Чистилище, включая любовников женщин, пытаются искупить свои чрезмерные желания, которые не считаются неестественными, а не за свои действия.

Содомия не только вызывала неодобрение церкви, но и активно преследовалась по закону начиная с XII века. Третий Латеранский собор в 1179 году постановил, что клирики, совершившие «противоестественную невоздержанность, из-за которой «приходит гнев Божий на сынов противления [Еф 5:6] и пять городов были сожжены», должны быть исключены из рядов духовенства или покаяться в монастыре, а миряне должны быть отлучены от церкви[219]. Местные церковные соборы последовали этому примеру, и эта норма была зафиксирована в церковных законах. Некоторые светские правовые системы – в Кастилии, Португалии, некоторых итальянских городах и французских графствах – в течение XIII века начали приговаривать за мужские однополые отношения к смертной казни, хотя до нас не дошли протоколы той эпохи, которые указывали бы на то, что это наказание когда-либо приводилось в исполнение (в XIV–XV веках это уже случалось). Хотя церковь активно осуждала содомию как грех, церковные суды преследовали ее совсем не так активно, как городские. Возможно, церковь не хотела выносить на публику случаи содомии среди клириков.

Некоторые исследователи утверждали, что, хотя содомия была объявлена вне закона, в Средние века содомиты не считались особым типом людей. Если изучить дошедшие до нас документы, то станет ясно, что это не совсем так. Содомию мог совершить кто угодно, и не только с другим мужчиной, однако были мужчины, которые имели явные склонности либо к самой содомии, либо к выбору мужчин в качестве сексуальных партнеров. Например, король Англии Эдуард II был женат имел детей (в их отцовстве не сомневается ни один средневековый источник), включая незаконнорожденного сына, однако известно, что у него были отношения по крайней мере с двумя любовниками. В современных хрониках отношения Эдуарда II с Пирсом Гавестоном не называются «содомией», и Пьер Шапле пишет, что «нигде в “Жизнеописании” [Эдуарда Второго, одной из наиболее подробных современных ему хроник] не содержится указания на то, что между Эдуардом II и Гавестоном произошел неподобающий физический контакт»[220], но они пишут о его неуемной любви к Гавестону. Некоторые источники утверждают, что Эдуард умер из-за того, что ему в задний проход вставили раскаленный прут: это указывает на то, что его считали любителем анального секса, что считалось «неподобающим физическим контактом». Назвать его «гомосексуалом» или «бисексуалом» было бы неуместно, но его увлечение сексом с мужчинами очевидно повлияло на его идентичность, по крайней мере в глазах его хронистов.

Как мы видим из судебных протоколов, такие мужчины не всегда предпочитали секс только с другими мужчинами. В Южной Франции в XIIΙ веке в связи с обвинениями в ереси был допрошен инквизицией, в частности, субдиакон Арнольд Верньольский. Он признался в содомии с несколькими мужчинами. Один из свидетелей, давших против него показания, брат-кармелит Пьер Рекор, утверждал, что:

Когда Пьер спросил его, почему он продолжал вступать в отношения с юношами, когда вокруг было предостаточно женщин, Арнольд ответил, что в те времена, когда сжигали прокаженных, он был в Тулузе и попробовал секс с проституткой. После совершения этого греха его лицо распухло, и он испугался, что сам заразился проказой. Тогда он поклялся с того момента никогда больше не знать женщины; и, чтобы сдержать свою клятву, он вышеописанным образом обращался к юношам. [221]

По крайней мере по словам свидетеля, Арнольд свободно менял партнеров. На современный взгляд кажется, что он слишком рьяно защищается, утверждая, что мальчики только заменяли ему женщин, чтобы его не обвинили в гомосексуализме. Однако причины, по которым он выбирал для секса мужчин, не умаляли его проступков; кроме того, свидетель счел этот аргумент вполне нормальным. Английская транс-проститутка Джон/Элеанора Райкенер после ареста описывал свои сексуальные похождения в роли женщины с разными мужчинами, но и с женщинами тоже. Про него тоже нельзя сказать, что у него были исключительно гомосексуальные предпочтения.

Поскольку содомия считалась действием или действиями, которые мужчина мог совершить, а не отдельной ориентацией, она не связывалась с каким-либо меньшинством, но рассматривалась как более общая угроза. Тексты для исповедников описывали ее как грех, в который может впасть любой: они утверждали, что исповедник должен спрашивать о нем с осторожностью, поскольку даже простой вопрос может вложить человеку в голову соответствующие идеи и желания. Роберт Фламбурусский наставлял исповедников спрашивать: «Оскверняла ли тебя похоть? Противоестественная? С мужчинами? С монахами или мирянами?», но предупреждал, что не нужно быть слишком дотошным: «Я никогда не упомяну ему ничего такого, что может побудить его к греху, но только то, про что каждый знает, что это грехи»[222]. По всей Европе упоминается «неназываемый грех», что также указывает на то, что даже называть его считалось опасным – возможно, поскольку это могло ввести человека в искушение.

Такое отношение к содомии было очень показательно. Содомия может быть наихудшим грехом – грехом, который нельзя называть, – но в то же время она была необычайно притягательным грехом, который мог искушать каждого. В этом отличие