А профессия у него была знатная, одна из древнейших не земле — убивать людей. Такова была ее изначальная, она же конечная, суть; слова же, которыми эта суть описывалась — солдат, партизан, диверсант, террорист, — не имели значения. Это была просто упаковка, обертка; нож можно вложить в удобные ножны или завернуть в блестящую бумажку и присобачить сверху бантик, и он от этого не перестанет быть ножом. Человека могут называть Саламбеком Юнусовым, Джафаром Бакаевым — Черным Волком или сотней других имен, но он от этого не изменится, ибо в человеке важно не имя или внешность, а дела. Дел же он совершил уже немало и намеревался совершить еще больше.

Он не испытывал к тем, кого убивал, вражды или ненависти, но и жалости тоже не чувствовал. А зачем, собственно, кого-то жалеть? Каждый сам выбирает свою судьбу, сам повинен в своей смерти. Если ты надел униформу и взял в руки оружие, будь готов принять не только приличную зарплату, но и смерть или увечье, которое едва ли не хуже смерти. Если ты упорно и сознательно (как правило, ради все тех же денег) продолжаешь цепляться за регистрацию в городе, являющемся главной мишенью все новых и новых террористических атак, тебе не следует удивляться и жаловаться на судьбу, если в один прекрасный день тебя или кого-то из твоих близких разорвет на куски бомба, пронесенная в метро смертницей-шахидкой. Ясно, ты ничего подобного не планировал, рассчитывая, что это случится с кем-то другим, но согласись, уважаемый, что твоя ни на чем не основанная вера в слепую удачу — не повод для жалости…

Сунув коробку с машинкой под мышку, он направился в ванную, пригодную для использования по прямому назначению лишь немногим больше, чем комната. Тюков с тряпками здесь, конечно, не было, но впечатление это местечко производило довольно отталкивающее. Неумело уложенная вкривь и вкось, местами обвалившаяся кафельная плитка была испещрена ржавыми потеками и какими-то желтоватыми пятнами крайне неприятного вида. Ржавые, бугристые, покрытые чешуей отслоившейся краски трубы обильно потели конденсатом, который, собираясь в крупные капли, падал куда придется. Облупленный, в серо-желтых разводах потолок, треснувшая раковина, хронически подтекающие краны, ванна, в которую было страшно заглядывать, а не то что садиться, неровная половинка расколотого зеркала над рукомойником — все это буквально криком кричало о разнузданной антисанитарии, которой, к слову, здесь и не пахло. Ванная выглядела грязной и запущенной, но это впечатление являлось верным только наполовину: запущенной она была, а вот грязной — нет. Запущенность представляла собой часть маскировки, а грязи Юнусов не переносил и нещадно с нею боролся.

Вообще, в быту Саламбек Юнусов был неприхотлив, как и полагается настоящему воину. Он мог заночевать (и неоднократно ночевал) в чистом поле или на голых камнях продуваемой всеми ветрами горной вершины, приготовить кашу из топора или все тех же камней, а потом съесть ее и благополучно переварить. Во время приема пищи он с одинаковой ловкостью и изяществом пользовался как пальцами или солдатским штык-ножом, так и самыми мудреными столовыми приборами, которыми так и норовят сбить посетителя с толку и повергнуть в смущение по-настоящему дорогие и престижные рестораны. Он был универсален, как всякий хороший солдат, и многолик, как опытный профессиональный диверсант.

Сейчас настало самое время в очередной раз блеснуть своей способностью меняться до неузнаваемости применительно к обстановке. Предусмотрительно простелив рукомойник старой газетой, Юнусов включил в сеть машинку для стрижки волос и с огромным удовольствием повел решительное наступление на заполонившую его лицо растительность.

Машинка ровно жужжала, приятно вибрируя в руке, длинные пряди черных с проседью волос падали на подстеленную газету — сначала с негромким шорохом, а потом, когда газеты уже не стало видно, совершенно беззвучно. Когда правая половина бороды — та, что под рукой, — была уже острижена, а левая все еще оставалась на месте, свисая вниз кривым косматым клином и придавая лицу до невозможности нелепый вид, Юнусов скорчил рожу своему отражению в забрызганном зубной пастой осколке зеркала. Говорят, смотреться в разбитое зеркало — к несчастью; говорят также, что остриженные волосы и ногти нельзя просто выбрасывать в мусор — дескать, так они могут попасть в недобрые руки какой-нибудь ведьмы, способной наслать на вас порчу, подчинить своей злой воле, а то и попросту сжить со света. Человек, называвший себя Саламбеком Юнусовым, не был суеверен и считал все это пустой болтовней. Размер и форма зеркала никак не влияют на его отражающую способность, а что до волос, так куда прикажете их девать? Говорят, в проточную воду. Ну-ну. Если не ехать на реку, чтобы там при всем честном народе устроить цирк, стоя на мосту и вытряхивая из пакетика свою волосню, остается одно из двух: либо в раковину, либо в унитаз. Вот это, уважаемые, как раз и будет та самая порча, которой вы так боитесь — порча канализационной системы. А со свету вас безо всякой мистики и колдовства сживут соседи, которых вы зальете.

Настроение у него было просто превосходное. Впереди ждало опасное дело, но опасность была неотъемлемой частью его профессии и давно превратилась в разновидность наркотика, без которого жизнь делалась непереносимо скучной, серой и лишенной какого бы то ни было смысла. Кто-то из писателей очень верно подметил: нынче человек рождается только затем, чтобы выплатить налоги и умереть. Это, по-вашему, жизнь? Это — человек? Да бросьте, что вы несете…

Кроме того, предстоящее дело означало завершение очередного задания и конец всему, что было с этим заданием связано — бороде, этой опостылевшей, заваленной никому не нужным барахлом квартире, Саламбеку Юнусову, Джафару Бакаеву — ну, словом, всему. Он пережил этот период, как переживал многое другое — горы, пустыни, снега, непролазные джунгли и гнилые комариные болота. Впереди наверняка ждало что-то еще, столь же, а может быть, и более неприятное, но он не огорчался: это были просто издержки профессии. Да и издержки ли, если разобраться? Он наяву повидал такое, чего большинство людей не видели даже по телевизору, и разве это плохо? Будет, по крайней мере, что рассказать внукам, и это будут настоящие истории, а не байки о том, как дядя Вася, думая, что поймал сома, втащил в лодку здоровенную корягу…

Конечно, далеко не все из того, чему он был свидетелем и в чем принимал участие, можно рассказать даже самым любящим внукам. Даже если внуки уродятся глухонемыми (да спасет нас от этого всемогущий Аллах!), придется все время помнить о том, что и у стен есть уши. Вот это — да, это действительно издержка профессии, но всерьез огорчить она может разве что болтуна, впадающего в гипнотический транс от звуков собственного голоса.

Закончив стрижку, он завернул груду волос в газету и отнес ее в мусорное ведро, напомнив себе, что мусор непременно надо вынести. Больше он сюда не вернется, а борода в газетке может навести кого-нибудь на опасно правильные мысли. К тому же, волосы — это генетический материал, поддающийся экспертизе не хуже крови, слюны, тканей тела и всего прочего. Вот почему их не следует разбрасывать где попало, а вовсе не из-за какой-то там порчи…

Он принял горячий душ, а потом, снова встав перед запотевшим зеркалом, встряхнул баллончик с пеной для бритья. Дверь ванной была открыта, и зеркало очищалось буквально на глазах. Подернувшая его туманная пелена испарины отступала, открывая взгляду уважаемого Саламбека его отражение. Сейчас, без очков в золоченой оправе и длинной бороды, он больше не напоминал муфтия в неформальной обстановке. Но и колючая стерня, густо покрывавшая его щеки и подбородок, в сочетании с остриженной под ноль головой не делала его похожим на маргинала, только и ищущего, кому бы съездить по физиономии. Из разбитого зеркала смотрело не блещущее молодостью и красотой, но умное и волевое лицо со слегка восточными чертами; лицо это остро нуждалось в бритье, только и всего.