Задав Залине несколько контрольных вопросов, односложные ответы на которые его, казалось, полностью удовлетворили, Фархад закончил ненужный, затеянный только затем, чтобы лишний раз насладиться сознанием собственной значимости, в меру бестолковый инструктаж и торжественно провозгласил:

— Пора.

Они вышли в прихожую; там зашуршал пакет, щелкнул отпираемый замок, негромко стукнула, закрывшись, дверь. Макшарип загасил в переполненной пепельнице окурок, повернул голову и стал смотреть в забрызганное дождем окно. Пальцы его при этом делали привычную работу, на ощупь сворачивая новую самокрутку. Сейчас, в свете хмурого, дождливого утра вчерашние мысли о возможной женитьбе казались сродни бреду. Вряд ли ему удастся потом разыскать Залину; вряд ли она и ее родственники поверят его объяснениям и дадут согласие на брак. Да и стоило ли ее спасать только затем, чтобы обречь на незавидную долю вдовы при живом муже, который то ли скрывается от федералов в горах, то ли уже сидит за решеткой, то ли и вовсе убит в ходе одной из многочисленных спецопераций, о жертвах которых в средствах массовой информации не сообщают ничего, кроме их количества?

Он увидел, как сопровождаемая Асланбеком Залина переходит улицу, направляясь к припаркованному на противоположной стороне автомобилю. Асланбек одной рукой держал над ней раскрытый зонт, а в другой нес пакет — нес осторожно, словно полную чашу, которую ни в коем случае нельзя расплескать. Так, если верить словам покойного Хаттаба, раньше обращались с жидким нитроглицерином на фабриках, где производили динамит. Рабочему, который тащил емкость с этой дрянью, достаточно было споткнуться, чтобы вся фабрика взлетела на воздух; именно такой вид — человека, который в любое мгновение может взлететь на воздух и прекрасно об этом знает, — был сейчас у глупого Асланбека.

Залина села в машину, Асланбек просунул вслед за ней пакет, сложил зонт и уселся за руль. Мотор завелся, выплюнув из выхлопной трубы облачко белесого дыма, «дворники» заходили взад-вперед, смахивая с ветрового стекла дождевую воду, и пожилая белая «девятка», моргнув на прощанье оранжевым указателем поворота, скрылась за углом.

Фархад, сопя и чавкая, ел что-то прямо из холодильника. Он торопился: скоро за ним должен был заехать тот неверный, помощник депутата. Татарин был уверен, что очень умно все обстряпал; заклеивая языком самокрутку, Макшарип с мрачным удовлетворением подумал, что видит эту свинью последний раз в жизни. Было уже начало одиннадцатого, татарину оставалось жить чуть больше полутора часов. Он умрет, не успев ничего понять или хотя бы почувствовать, даже не заметив собственной смерти. Зато окружающие в радиусе нескольких километров эту смерть и заметят, и очень хорошо запомнят, потому что она будет по-настоящему громкой…

Мимо, двигаясь в том же направлении, что и «девятка» Асланбека, проехал новенький серебристый «форд-фокус». Затем из-за угла показался похожий на управляемый реактивный снаряд спортивный мотоцикл. Мотоциклист в черном шлеме и кожаной куртке сидел, припав к самому рулю, как будто тщетно пытаясь спрятаться от дождя за крошечным ветровым стеклом, вода извилистыми струйками текла по темному забралу и по плечам кожанки, включенная фара мрачновато поблескивала сквозь ненастную полумглу. Остановившись напротив дома, мотоциклист оперся ногой о бордюр, поднял лицевой щиток шлема и, повернув голову, посмотрел прямо на окно, возле которого сидел Макшарип.

Дагестанец ухмыльнулся: это был сюрприз, которого татарин наверняка не ожидал.

— За тобой приехали, дорогой, — сказал он, чиркая колесиком бензиновой зажигалки и по-прежнему глядя в окно.

Фархад перестал чавкать, захлопнул дверцу холодильника и тоже подошел к окну.

— А, шайтан! — воскликнул он, через плечо Макшарипа выглянув наружу, увидев мотоцикл и осознав, какая славная, освежающая прогулка его ожидает.

— Однажды в горах, у нас на базе, у моего соседа по землянке разболелась голова, — раскуривая самокрутку, сказал Макшарип. — Я посоветовал ему принять таблетку. Он открыл аптечку, нашел таблетки и, чтобы лекарство подействовало быстро и наверняка, выпил сразу три. И таблетки подействовали — как он и хотел, почти мгновенно и очень сильно. И по их действию стало понятно, что мой сосед второпях все перепутал и принял не то лекарство — не от головной боли, а от запора. Впрочем, головная боль у него тоже прошла — он о ней просто забыл, каждые две минуты бегая в кусты…

— И что? — недовольным тоном спросил Фархад, не понявший, к чему была рассказана эта байка.

— Ничего, дорогой, — по-прежнему глядя не на него, а в окно, сказал Макшарип. — Мне просто вспомнилось, что ты сегодня с утра тоже жаловался на головную боль, и я подумал, что твой новый друг нашел отличный способ тебя от нее излечить.

— Старый ишак, — злобно процедил мучимый похмельем, страхом перед предстоящей поездкой и сожалениями об упущенных этой ночью возможностях татарин. — Когда-нибудь я все-таки отстрелю твою глупую баранью башку!

«Вряд ли ты до этого доживешь», — хотел сказать Макшарип, но промолчал: он пожил достаточно, чтобы не придавать значения словам и не тратить цветы своего красноречия на угрозы — неважно, пустые, как та, что только что прозвучала из уст Фархада, или реальные, вроде той, что поджидала татарина в кузове грузовика.

* * *

Глеб сидел верхом на мотоцикле, упираясь одной ногой в бордюр для пущего равновесия, и из-за угла наблюдал за домом, в котором обитали его столь неожиданно и счастливо обретенные мусульманские друзья. Дождик мягко, деликатно стучал по макушке мотоциклетного шлема и плечам кожанки, сидеть было уже довольно мокро, а вскоре должно было стать еще мокрее, поскольку дождь явно не собирался утихать. Вода скатывалась с проезжей части, собираясь вдоль бордюров в пока еще слабенькие, едва заметные мутные ручейки, и с журчанием утекала в ливневую канализацию. От прикрытого легким обтекателем двигателя тянуло ровным теплом, гладкий округлый металл был рябым от осевших на нем капель. Капли собирались вместе и извилистыми ручейками стекали вниз, падая на асфальт.

Вскоре на улице показалась Залина в сопровождении незнакомого Глебу кавказца — длинного, худого, сутулого, носатого и взъерошенного, как воробей после купания в луже. Кавказец предупредительно держал над ней открытый зонтик. В другой руке у него был полиэтиленовый пакет, в котором, судя по тому, как бережно с ним обращались, лежало кое-что помимо продуктов. Они перешли дорогу и уселись в припаркованную напротив дома белую «девятку» — немолодую, но любовно ухоженную, с тонированными стеклами, литыми титановыми дисками, с гоночным спойлером, длинной, как удилище, антенной радиотелефона и с черной защитной накладкой на капоте. Один знакомый Глеба называл такие накладки «вороний глаз» из-за нанесенного на них названия фирмы: «Voron Glass». «Девятка» завелась и укатила; при этом выяснилось, что ее выхлопная труба оснащена насадкой, превращающей скромное тарахтенье слабосильного вазовского движка в низкий бархатистый рев мощного спортивного кара.

В наушниках шлема раздался хрип настроенной на общую волну рации.