Выдавленная из баллончика густая белая пена превратила его в карикатуру на Санта-Клауса. Затем настал черед бритвы, и через несколько минут от щетины не осталось и следа. Удалив остатки пены, Юнусов обильно опрыскался одеколоном. Кожа у него была дубленая и обычно ничего не боялась, но он не брился уже года два и теперь опасался раздражения.

Сходив в комнату и прихватив оттуда все необходимое, он вернулся в ванную, поскольку висевшее здесь зеркало было единственное во всей квартире. На чисто выбритую верхнюю губу легла полоска театрального клея; уважаемый Саламбек аккуратно приложил на место рыжеватые, подковой, усы, глянул, ровно ли получилось, слегка поправил, прижал посильнее и еще раз придирчиво осмотрел плоды своих усилий. Усы выглядели, как настоящие; их искусственное происхождение выдавал разве что цвет, контрастировавший с черно-серебристой щетиной на черепе, но это было дело поправимое. Темно-русый, с рыжинкой, парик в два счета решил проблему. Он был с прямой челкой и немного напоминал классическую стрижку «под горшок». Юнусов фыркнул, потешаясь над своим новым временным обликом, немного подвигал лицом и сказал своему отражению:

— Здоровеньки булы!

В этом виде он действительно напоминал персонаж, соскочивший прямиком с иллюстрации к «Вечерам на хуторе близ Диканьки», или героя одноименного фильма. Образ получился в меру карикатурный; примерив очки — все те же, в тонкой золотой оправе, ничего не увеличивавшие и не уменьшавшие, но зато служившие еще одной запоминающейся, отвлекающей внимание от лица как такового деталью, Юнусов удовлетворенно кивнул: да, так будет в самый раз. Теперь любой случайный свидетель, пытаясь описать его внешность, скажет: усатый хохол в очках, и на этом поставит точку, поскольку сказать что-либо еще просто не сможет.

— Дуже добре, — сказал Юнусов своему отражению и вышел из ванной. Парик он снял, потому что в нем было жарко, почти как в зимней шапке-ушанке, а усы оставил, чтобы не клеить второй раз.

Пока он развлекался, создавая плакатный образ эталонного малоросса, в голову ему пришла дельная мыслишка по поводу того, как поступить с квартирой. Еще одна диверсия с энным количеством жертв среди мирного населения, пожалуй, не помешает — напротив, она пойдет только на пользу, добавив новый мрачный штрих к портрету неуловимого дагестанского террориста Саламбека Юнусова. За последние недели уважаемый Саламбек потерял почти всю свою группу. Сначала он жертвовал ими, как хороший игрок жертвует пешками ради успеха задуманного блестящего гамбита, а затем в Измайловском парке противник нанес неожиданный контрудар, стоивший ему ближайшего помощника — не шибко умного, но исполнительного и, по большому счету, храброго Махмуда Тагиева. По некоторым данным, после таких потерь уважаемый Саламбек стал уже не таким уважаемым — как в Дагестане, так и среди членов местной диаспоры. Это означало, что у него возникнут трудности с набором пополнения, а возможно, и с руководством движения. Поэтому было принято решение, согласно которому Саламбек Юнусов по завершении операции должен был исчезнуть, чтобы через некоторое время возродиться вновь — в другом облике, под другим именем и, вполне возможно, с другими задачами.

Так почему бы, уходя, не хлопнуть напоследок дверью?

В квартире не было ни взрывчатки, ни детонаторов, ни чего-либо, пригодного для изготовления самодельной адской машинки. В принципе, уважаемый Саламбек, как всякий достаточно опытный диверсант, мог состряпать бомбу из чего угодно — для этого ему было достаточно просто прогуляться по хозяйственным магазинам, поскольку в этой временно занимаемой им берлоге имелся лишь минимальный набор веществ, продуктов и приспособлений, с грехом пополам способных обеспечить существование не особенно привередливого холостяка. Но ходить по магазинам было некогда. Да и мощности бомбы, которую Юнусов мог соорудить по принципу «я тебя слепила из того, что было», хватило бы на то, чтобы покалечить или даже убить кого-нибудь из соседей, но не на то, чтобы заставить еще раз вздрогнуть Москву или хотя бы население окрестных домов. А покалечить или убить любого человека он мог и без бомбы, одним неуловимым движением руки…

Пройдя на кухню, он налил воды в закопченную медную джезву, засыпал изрядную порцию молотого кофе и поставил джезву на плиту. Старая, захватанная грязными пальцами пьезоэлектрическая зажигалка работала от сети, с которой ее соединял пожелтевший изолированный шнур. Саламбек нажал на вмонтированную в рукоятку клавишу, и на конце зажигалки с громким треском заплясали голубые искры разрядов. Юнусов повернул газовый кран и, словно ребенок, нашедший себе небезопасную забаву, немного помедлил, прежде чем поднести к конфорке зажигалку. Растекшийся по плите газ воспламенился с негромким хлопком, слабая воздушная волна толкнулась в оконное стекло, заставив его вздрогнуть и задребезжать. Рыжеусый экспериментатор усмехнулся и вынул из забытого Тагиевым серебряного портсигара сигарету. Портсигар он без зазрения совести присвоил, как только стало известно о смерти Махмуда: ему нравились солидные, настоящие вещи, а эта как раз была из таких. Да и зачем покойнику портсигар?

Наклонившись, Юнусов с риском подпалить свои фальшивые усы прикурил от конфорки. Из кухонного крана в старую чугунную мойку размеренно, как метроном, капала вода. Этот кран, как и смеситель в ванной, был с характером. Поначалу, едва поселившись тут, уважаемый Саламбек пытался избавиться от раздражающего перестука впустую утекающей в канализацию воды и неоднократно лично выполнял нехитрую операцию по замене прокладок. Результата, которого удавалось добиться, хватало ровно на трое суток, после чего впору было опять отправляться в магазин за новыми прокладками. После третьего раза Юнусов плюнул: у него хватало более важных дел, чем возня с разводными ключами, ржавыми трубами, резиновыми кольцами и паклей, тем более что от возни этой все равно не было видно никакого толку. К стуку капель он скоро привык, а упрямая течь, достигнув определенного размера, более не увеличивалась.

На стене слева от мойки висели две разделочные дощечки — старые, дешевые, вырезанные из восьмимиллиметровой фанеры. С одной стороны они были глубоко изрезаны ножами и почернели от старости и въевшейся в древесину кухонной грязи, а с другой — старательно, но неумело расписаны наполовину стершимся цветочным орнаментом, нанесенным рукой то ли ребенка, то ли скучающей домохозяйки, пребывающей в ни на чем не основанной уверенности, что умеет рисовать. Идея о том, чтобы использовать дощечки по прямому назначению, а затем съесть то, что было на них нарезано, естественным путем вызывала мысли об ураганной дизентерии и прочих желудочно-кишечных заболеваниях различных степеней тяжести. Дощечки висели на стене уже тогда, когда Юнусов впервые переступил порог квартиры, и оставались на месте только потому, что уважаемый Саламбек забыл о них сразу же, как только увидел. Они были частью привычного убогого фона, наподобие старых отстающих обоев и желтых разводов на потолке. Но теперь, кажется, настал момент, когда они могли на что-то сгодиться.

Со стороны плиты донеслось нарастающее шипение готового перелиться через край посудины кофе. Юнусов успел вовремя выключить конфорку, и пузырящаяся шапка коричневой пены разочарованно опала, на пару секунд сделав коническую горловину джезвы похожей на жерло вулкана, который начал было, а затем вдруг передумал извергаться.