гетто и особенно во время их депортаций на имя властей разного уровня от местных жителей, военных, жандармских и гражданских чиновников поступило бесчисленное количество доносов по поводу различных злоупотреблений в отношении этой массы обездоленных, униженных и поставленных вне закона людей. Солдаты, офицеры, чиновники и просто прохожие торопились продать евреям продовольствие и различные вещи по вздутым ценам, разграбить оставленные дома, присвоить себе имущество, эксплуатировать за мизерную цену или задаром их рабочую силу. Многочисленным жандармам и представителям НБР было впоследствии предъявлено обвинение в незаконном присвоении отнятых у евреев ценностей. Когда эти доносы дошли до Иона Антонеску, тот разгневался не на шутку. На состоявшейся 4 декабря 1941 г. в Бухаресте «дискуссии» о нарушениях в гетто Кишинёва, на которой участвовали губернаторы провинций, руководители Национального банка Румынии, некоторые министры и другие высокопоставленные лица, он высказался по поводу «случившегося» в провинциях (кажется, он верил всем обвинениям еще до их проверки), как о «самом большом разочаровании <…> в своей карьере», разъяснив свою позицию следующим образом:

Когда я принял меры против евреев, я принял их не против индивидуума, а против сообщества, которое ограбило Румынскую Нацию. Я защищаю Нацию. Еврейское сообщество должно заплатить, и заплатить в организованном порядке.

С точки зрения И. Антонеску, заставить еврейское сообщество «заплатить» румынской нации было «моральным» актом восстановления справедливости. Но если какой-либо румын обогащался за счет еврейских страданий в индивидуальном порядке, то он тем самым совершал позорный поступок, который «пятнал режим» и играл на руку врагам нации[786].

Диктатор отказывался понимать, что его политика возбуждала самые низменные инстинкты его сограждан, доводя их до звериного состояния. Доклад комиссии Никулеску ясно указал на связь между государственной политикой и ее деморализующими последствиями:

Распространившееся мнение, что они [евреи] были лишены защиты законов, приводило к тому, что должностные лица даже самого низкого уровня безмерно увеличивали свою власть над ними и поощряли произвол. Особенно во время эвакуации, как перед выходом, так и по пути следования, когда марширующие в колоннах евреи низводились до безличных и безликих анонимных толп, жизнь которых не заслуживала ни малейшей защиты, интенсивность атмосферы злоупотреблений возросла, заразив, как эпидемия, сознание почти всех вовлеченных, прямо или косвенно, в эти операции лиц[787].

Хотя комиссия Никулеску постаралась оградить армию от обвинений в злоупотреблениях во время операций «очищения от евреев» («в целом поведение офицеров и солдат по отношению к евреям определялось принципами человечности и вежливости»), она не смягчала выражения, когда описывала поведение местных жителей. Ее доклад упоминал «крестьян и бездельников», которые нападали на колонны, чтобы грабить несчастные жертвы, возчиков, требующих всё больше денег с еврейских женщин и детей, грозя в противном случае сбросить их по пути следования с телег, и группы местных жителей, затаившихся в кукурузных полях, чтобы наброситься на одиночного отставшего от конвоя еврея с целью убийства и грабежа[788]. Лейтенант Августин Рошка утверждал: «На дороге стояли крестьяне, как вороньё, ожидая свою добычу. Я видел, как один крестьянин стянул галошу с мертвого еврея, лежавшего на подводе»[789].

В начале 1990-х гг. еврейская община в Черновцах собрала свидетельства у живших в ту пору в городе евреев, которые пострадали в годы Холокоста. Многие их них были родом из Бессарабии и северной Буковины и прошли через депортации осени 1941 г. Рассказывая о поведении жителей сёл и местечек Бессарабии и Буковины, они лишь изредка упоминали об оказанной им помощи или выражении сочувствия с их стороны. Чаще всего они говорили о жестокости, насилии и грабежах и считали местных жителей угрозой для себя и своих близких[790]. Напрашивается вывод, что моральная деградация местного населения Бессарабии и Буковины, на которую указывают все существующие источники, была еще одним трагическим следствием политики этнического очищения.

10.3. Черновцы как исключение?

Губернатор К. Войкулеску был полон решимости депортировать из Бессарабии всех евреев. Как он сообщил находившимся на территории провинции полиции, жандармерии и воинским частям в циркуляре от 10 октября 1941 г., по завершении мероприятий по «очищению» «на территории [Бессарабии] не должно было остаться ни одного еврея, на каком бы то ни было основании»[791]. Жандармский инспектор полковник Микулеску разделял его мнение: за день до этого циркуляра он издал приказ, установивший, что «крещеные евреи считаются евреями и подлежат интернированию и депортации»[792]. Однако 22 октября, когда большинство евреев было уже депортировано, К. Войкулеску получил из Бухареста телеграмму, которая доводила до его сведения приказ И. Антонеску, изданный по просьбе группы мужчин-христиан из Бессарабии, женатых на еврейках, которые просили сделать исключение для их жен: «Молим Ваше превосходительство не разрушать наши семейные очаги, сложившиеся за многие годы, и не депортировать наших спутниц жизни…» И. Антонеску позволил еврейкам, «которые находились в этом положении, равно как и давно крещеным евреям, или тем, кто на практике проявили себя хорошими румынами», остаться в Бессарабии[793]. Решение Антонеску и визит комиссии Никулеску в Кишинёв несколько поумерили пыл «очистителей», так что немногочисленная группа евреев осталась в Кишинёвском гетто после того, как 13 ноября И. Антонеску приказал приостановить депортации в связи с наступлением зимних холодов[794]. В начале января в гетто оставалось приблизительно 300 евреев. Но депортации возобновились в мае 1942 г., и к концу июля был депортирован 231 еврей. В начале августа 1942 г. в Кишинёве оставались 183 еврея, из которых разрешение на проживание в провинции получили 175 человек, а еще пять человек ожидали депортации; в других населенных пунктах провинции оставались еще 125 евреев, все с разрешениями[795].

В Буковине, однако, ситуация развивалась иначе. К 7 сентября 1942 г. в провинции еще проживали 19080 евреев; из этого числа губернатор намеревался в скором времени депортировать 6826 человек[796]. Поскольку 13 октября того же года все депортации были «приостановлены» (фактически прекращены), «лишь» часть этих людей была депортирована до 10 сентября, а на 1 октября в провинции еще оставалось 17963 еврея[797]. Чтобы понять такую разницу по сравнению с процессом в Бессарабии, необходим тщательный анализ ситуации в городе Черновцы.

Фото 10.2. «Праведник мира» Траян Попович.

Фотография любезно предоставлена институтом Яд Вашем

История о том, каким образом значительному числу черновицких евреев удалось избежать депортации, известна в основном по опубликованным в 1945 г. воспоминаниям Траяна Поповича, мэра города Черновцы с августа 1941 по июнь 1942 г. Роль Т. Поповича в спасении евреев города была в 1969 г. признана Иерусалимским институтом Яд Вашем, присвоившим