от немцев, они не считали себя оккупантами и не были готовы пренебречь мнением местного христианского населения, тем более тех, кого считали этническими румынами. Если бы эти люди – пусть не большинство, но в значительном числе – протестовали против преследования и убийства своих соседей-евреев, массовые казни не смогли бы состояться. Поскольку же протесты были очень редки, руки преступников были развязаны.

Глава 10

Очистка территории (ii): депортация

10.1. Гетто и временные концентрационные лагеря

Еще в середине июля 1941 г. И. Антонеску отдал приказ о создании гетто и лагерей в Бессарабии и Буковине, но способ и скорость, с которыми этот приказ приводился в жизнь, зависели от среднего звена[744]. Так, в то время как в Кишинёве гетто было создано по приказу военного коменданта полковника Думитру Тудосе уже 22 июля 1941 г., в Черновцах гетто было организовано со значительным опозданием[745]. Согласно заявлению Траяна Поповича, мэра этого города с августа 1941 по май 1942 г., причиной тому было его саботирование этого варварского приказа и проволочки полномочного представителя Антонеску в провинции полковника Александру Риошану[746]. Антисемитские меры усилились после скоропостижной смерти А. Риошану в результате неудачной операции 30 августа 1941 г. и прибытия вновь назначенного губернатора генерала Корнелиу Калотеску. Гетто было создано только 11 октября.

Первые временные лагеря создавались жандармами в городках или больших селах со значительным еврейским населением, в которых не все евреи были убиты в первые три кровавых дня нового режима. По показаниям капитана Лауренциу Стино из жандармского легиона города Бельцы, в каждом жандармском легионе создавались по одному-два лагеря[747]. 24 июля губернатор Бессарабии генерал Константин Войкулеску приказал префектам создать лагеря для евреев. Последовала кампания слияния небольших лагерей с более крупными, и уже истощенных евреев повели колоннами на расстояния в десятки километров[748].

Лагеря первоначально задумывались как временная мера перед отправкой евреев «на восток». Однако отказ немецкой армии разрешить размещение евреев в своем тылу задержал депортацию. Румынские власти были захвачены этой ситуацией врасплох. Главный претор румынской армии генерал Иоан Топор, обеспокоенный этими обстоятельствами, еще 17 июля отправил телеграмму Второму отделу Генерального штаба, которому было поручено заниматься еврейским вопросом. Согласно данным И. Топора, 8-я дивизия уже препроводила в лагеря, расположенные на севере Бессарабии, 3500 евреев и, по его сведениям, еще 5 тыс. евреев были в пути. Топор добавил: «Их некому охранять. Некому кормить. Просим приказать, что с ними делать»[749].

Поскольку ни одна гражданская или военная инстанция не хотела брать на себя ответственность за судьбу заключенных в лагерь евреев, они умирали каждый день десятками. По показаниям капитана Лауренциу Стино, данным после войны, в концентрационных лагерях Бельцкого уезда, расположенных в селах Рэуцел и Лимбены, «очень многие евреи умерли от крайне бедственного положения, поскольку, пока выясняли, кто их должен кормить – префектура, призывной центр или жандармский легион, – никто их не кормил»[750]. Согласно устным указаниям Иона Антонеску официальным лицам Бельцкого уезда, последовавшим 17 июля, все евреи должны были быть использованы при ремонте и расчистке зданий, пострадавших от бомбардировок, без оплаты их труда[751]. И хотя министр внутренних дел Попеску десять дней спустя издал приказ, по которому все евреи должны были получать оплату «в зависимости от выполненной работы <…>, как и все работники», в Бессарабии и северной Буковине этот приказ практически не исполнялся[752]. Как следует из доклада Кишинёвского регионального инспектората полиции, под юрисдикцией которого находились на тот момент некоторые из бессарабских гетто и лагерей, в начале сентября евреи действительно «использовались» на различных работах, но не получили при этом никакой оплаты, поскольку, по словам инспектора, у властей «не было фондов». В результате евреям приходилось продавать свои пожитки, принесенные ими в лагеря, чтобы хоть как-то содержать себя[753].

Поскольку состояние здоровья интернированных день ото дня ухудшалось, концентрационные лагеря становились очагами эпидемий, которые представляли реальную угрозу как для местного христианского населения, так и для дислоцированных поблизости румынских войск. Вот что писал губернатору К. Войкулеску комендант Вертюжанского лагеря, вероятно, в начале сентября 1941 г.:

По причине большой скученности, по причине нехватки мыла и керосина, всё это население полностью инфицировано паразитами <…> воды недостаточно, нет и возможности запастись всем необходимым при таком большом скоплении народа. Совершенно отсутствует пища, положение отчаянное. С санитарной точки зрения у нас нет лекарств, нет камер дезинфекции, нет средств депаразитации, нет необходимого мыла и керосина, следовательно, последствия неизбежны[754].

И действительно, вспыхнувшая вскоре эпидемия тифа грозила перекинуться на соседние населенные пункты. 16 сентября губернатор К. Войкулеску направил районным властям циркулярное письмо, в котором указывал:

Евреи, не имея продуктов, выменивают у жителей соседних сел необходимые съестные припасы на свои вещи, как то: ковры, одеяла, подушки, пододеяльники и т. п. <…> [Поскольку] вещи, вымениваемые жителями, грязны и полны паразитов, это может привести к распространению болезней среди населения.

Исходя из этого, К. Войкулеску приказал «воспрепятствовать указанным обменам любыми способами»[755]. Показательно, что приказ К. Войкулеску не содержал указаний на меры, которые следовало приять для улучшения положения интернированных. Массовая гибель заключенных в лагеря евреев не представляла для К. Войкулеску проблемы до тех пор, пока они не заражали соседнее нееврейское население. Вполне возможно, власти смотрели на быстрое сокращение еврейского населения как на положительное явление, которое «естественным» образом облегчало задачу «очищения» провинции от евреев. Согласно свидетельству выжившего в Кишинёвском гетто еврея, К. Войкулеску завел привычку каждое утро спрашивать своего адъютанта: «Сколько жидов умерло сегодня в „гетто”? – Семь, господин губернатор. – Как? Всего лишь? – отвечал Войкулеску»[756]. Хотя проверить это свидетельство не представляется возможным, оно верно передает дух румынской политики.

Согласно данным, собранным Комиссией по расследованию нарушений в Кишинёвском гетто, в декабре 1941 г. (эта комиссия известна и как комиссия Никулеску, по имени ее председателя, генерала Константина Никулеску), осенью 1941 г. в лагерях и гетто Бессарабии и северной Буковины находилось около 70–80 тыс. евреев[757]. Некоторые лагеря и гетто были гигантскими. В Вертюжанах, где вместимость лагеря оценивалась его комендантом в 15 тыс. человек, число заключенных приближалось к 23 тыс., в Маркулештах было не менее 9 тыс. заключенных, а возможно, и больше, в Единцах – приблизительно 11 тыс. человек, в Сокирянах – порядка 10 тыс.

В Кишинёвском гетто численность заключенных была свыше 11 тыс. человек[758]. Но были места с меньшим количеством заключенных, как Сороки с 3500 человек, Бельцы с 2500 человек,