из Секурянского лагеря, получил приказ за два-три дня до выхода конвоя отправить в лежащие по маршруту населенные пункты своего подчиненного с заданием подготовить места для казней. Он должен был мобилизовать сельских допризывников на рытье могил, каждая примерно на сто трупов. Эти могилы должны были быть вырыты на расстоянии десяти километров одна от другой, достаточно далеко от сёл, чтобы их жители «не слышали ружейные выстрелы и крики».

А. Рошка дал подробное описание того, каким образом ему объяснили значение кодового слова «Алексиану». Первым его вызвал подполковник из Генерального штаба Ион Паладе, который сообщил А. Рошке о неизбежной депортации, но был осторожен и ничего внятного не сказал про экзекуции, но зато упомянул о «специальном сигнале», который А. Рошка получит по другим каналам. В то же время непосредственный начальник лейтенанта майор Дрэгулеску устно объяснил Рошке значение этого «сигнала», но отказался дать письменный приказ, несмотря на настояния А. Рошки и других офицеров роты. Показательно, что поднаторевший в бюрократических уловках бессарабский жандармский инспектор Т. Мекулеску вовсе не упомянул «Алексиану» в письменных инструкциях по поводу депортаций, которые он разработал, следуя приказу И. Топора; он сослался лишь «на действующие законы, постановления и чрезвычайные указы» как на руководство к действию в отношении недисциплинированных евреев[772].

Такое трусливое поведение румынских функционеров фактически вынуждало младших офицеров совершать преступления, в то время как их начальники прятались за стеной анонимности. Такое отношение было характерно для всех должностных лиц, занимавшихся еврейским вопросом в провинциях, причем моду эту завел сам Ион Антонеску. Намерения диктатора устроить геноцид прорывались только при приступах ярости, как это случилось, например, на заседании Совета министров 16 декабря 1941 г., когда он приказал депортировать евреев из Одессы – административного центра Транснистрии – в выражениях, не оставляющих сомнения в его намерениях:

Загони их в катакомбы, сбрось в Черное море, но удали их из Одессы. Ничего не хочу знать. Может погибнуть сто, может погибнуть тысяча, могут погибнуть все, но не желаю, чтобы погиб хотя бы один румынский служащий или офицер[773].

Это «ничего не хочу знать» – своего рода lapsus linguae, оговорка по Фрейду: И. Антонеску «ничего не хотел знать» про массовые убийства; евреи должны были просто «исчезнуть», как будто их никогда и не было. Непосредственные подчиненные Кондукэтора в своих сношениях с нижними чинами следовали его примеру.

А. Рошка признался, что он в точности выполнил приказ, вследствие чего по пути из Сокирян в Атаки, город на берегу Днестра, откуда евреи были переправлены на восточный берег реки в Транснистрию, было расстреляно около 500 евреев. Комиссия сочла, что то же случилось с отстававшими от конвоя евреями, которых депортировали из Единецкого лагеря (операция проводилась под руководством заместителя А. Рошки, лейтенанта Виктора Поповича)[774]. Хотя в румынских источниках нет сведений о том, что случилось с депортированными из других лагерей евреями, выжившие евреи из Маркулештского и Вертюжанского лагерей, а также из Сорокского гетто упоминают о расстрелах по дороге в Резину, откуда их переправляли за Днестр в Транснистрию. Особенно часто они упоминают Косэуцкий лес, в котором, согласно многим свидетельствам, половина колонны из Вертюжанского лагеря была расстреляна или погребена заживо[775]. Гораздо меньше известно о депортациях из небольших лагерей на юге Бессарабии, но имеющиеся свидетельства указывают на то, что и здесь «метод Алексиану» применялся беспощадно[776].

Евреи из Кишинёвского гетто в большинстве своем были депортированы между 8 и 30 октября, в условиях, резко ограничивших их шансы на выживание. Им выделили недостаточное количество конных подвод (одна подвода на 70 человек), им разрешили взять с собой только «крайне необходимые вещи» (большую часть которых потом отняли жандармы), и они вынуждены были делать длительные переходы (80 километров за четыре дня и 46 километров за три дня) при плохой погоде, необычайно дождливой и холодной осенью[777]. По некоторым сведениям, исходящим от немногочисленных выживших бывших заключенных гетто, первый конвой численностью в 1500 человек был расстрелян у села Пересечина, между Кишинёвом и Оргеевом, жандармами Лапушнянского легиона под началом полковника Николае Каракаша (Nicolae Caracaș), и последний конвой из 180 человек не избежал той же участи в неизвестном месте, однако эти утверждения не удалось подтвердить из других источников[778].

Число евреев, умерших по «естественным причинам» во время депортаций, не поддается подсчетам, но, несомненно, оно исчислялось тысячами[779]. Согласно данным Международной комиссии по исследованию Холокоста в Румынии, число уничтоженных за первые шесть месяцев после «освобождения» провинций евреев можно оценить в 45–60 тыс. человек[780]. По данным румынского правительства, собранным в начале сентября 1942 г., в конце 1941 г. из Буковины было депортировано почти 86 тыс. евреев, а из Бессарабии – около 56 тыс.[781]

Фото 10.1. Кишинёвские евреи, депортированные в Транснистрию под охраной румынских солдат. Поздняя осень 1941 г.

Фотография любезно предоставлена Корпоративным архивом Вестерманн, коллекция Рейнхольда Штерца, Брауншвейг

Перед тем как попасть в Транснистрию, бессарабские евреи были лишены всего, что они пытались взять с собой: румынских леев, валюты, золота, драгоценностей. Первым, кто 21 августа поднял вопрос о том, нужно ли позволять евреям менять рубли на леи, как это делали остальные жители провинций, был губернатор К. Войкулеску. В ответ И. Антонеску приказал, чтобы Национальный банк Румынии (НБР) не обменивал больше рубли евреям. Затем 5 октября он добавил, что все имевшиеся у евреев леи должны быть обменены на RKSS (Reichskassenscheinen, или кредитные сертификаты рейха, выпускаемые немцами квазиденьги, циркулировавшие на оккупированной советской территории, включая Транснистрию), а все драгоценные металлы и ювелирные изделия – на RKSS или рубли, но «ни в коем случае не на леи». Во исполнение данного решения НБР установил для евреев специальный обменный курс – 40 рублей за лей (для остального населения обмен первоначально был один к одному) и принял решение, что все драгоценные металлы и ювелирные изделия в собственности евреев подлежали обмену по официальному курсу золота, который составлял 20 % от его рыночной стоимости. Следовательно, евреи должны были получить одну сотую от их рыночной стоимости[782]. На границе с Транснистрией у евреев просто отнимали их ценности[783]. Не только драгоценные металлы и ювелирные изделия подверглись такому «обмену», но и вся найденная у евреев валюта[784]. Жандармы и представители НБР, которые обыскивали евреев перед депортацией или сразу же после перехода через Днестр, очень часто действовали жадно и жестоко[785].

Во время нахождения евреев в лагерях и