грубо дотронулись рукой. Это была ее мать, полностью одетая. В лунном свете она приложила палец к губам и вывела дочь из общей спальной хижины, в передней части которой на большой кровати лежала Адра. Мать отвела Элис на цветочный луг и велела ждать, а потом снова скрылась в темноте. Трава под луной блестела серебром. Элис дрожала от холода. Прошло минут пятнадцать, а потом замелькал оранжевый свет. Это была мать с факелом в руках.

– Мама?

Мать не ответила. Передав Элис факел, она повела ее обратно к спальному дому. Под окнами лежали кучи принесенной из сарая соломы. С холодной жестокостью мать крепко схватила Элис за запястье и заставила ее коснуться огнем каждой охапки соломы, обходя домик по периметру. Языки пламени заплясали с тихим треском.

Выполняя приказ, Элис беззвучно плакала и качала головой, украдкой в замешательстве поглядывая на мать. Дверь дома оказалась запертой снаружи на засов.

Жар стал нестерпимым. Они шагнули назад, затем отступили дальше, и мать забрала у нее факел. Пламя быстро распространялось, вздымалось над крышей, склоняясь под порывами ветра, как длинная трава в степи. Окна лопались от жара одно за другим. Элис попятилась, закрывая лицо. Изнутри доносились крики мечущихся в агонии женщин.

– Мама! – закричала она, бросаясь вперед.

– Стой на месте! – крикнула мать.

Элис замерла. Глаза Рейчел яростно блестели в свете пламени.

– Стой и смотри, дочь! Ибо они восстанут и выйдут на ногах своих!

Элис стояла, как и было сказано, в одной ночной рубашке, несмотря на дующий ей в лицо жар. Она никому не рассказывала, что делала в ту ночь, как не рассказывала и ее мать, даже адвокату, никому. Тогда она просто стояла и наблюдала за вращением великого механизма ее жизни, за тем, как заканчивается ее детство, после чего должен был состояться суд над ее матерью. Мать ждало тюремное заключение, а Элис – тяжелые голодные годы на улицах Чикаго. Она стояла и смотрела.

Брёвна служившего общей спальней дома трещали и ломались, крыша провалилась, пламя разгоралось все сильнее, но ни одна душа не вышла наружу.

Звезды над их головами тихо мерцали, небо на востоке светлело, а огонь все пожирал свою добычу, пожирал и не собирался умирать.

22. Пределы невозможного

Было уже поздно, когда Чарли проскользнул в темный уголок в дальней части двора. Там его поджидала Комако, в ночи казавшаяся бледным призраком. Ее длинная коса была уложена кольцами.

Ночной воздух обдавал холодом лицо и руки, и Чарли засунул их под мышки, чтобы немного согреться. Под плащом на нем была одна лишь рубашка, чтобы легче было взбираться по стене. В окнах некоторых старших воспитанников горели фонари, и оранжевый свет отражался в глазах Комако, как пламя костра. Ни Рибс, ни Оскара с Лименионом с ней не было.

– Рибс уже ждет, – тихо сказала Комако. – Прячется возле кабинета Бергаста с тех пор, как погасили свет. Смотри, чтобы она не отвлеклась. Нам нужны эти папки. Когда ты откроешь дверь, то не увидишь ее, но она будет там.

Помолчав, Комако добавила:

– Ну, то есть, если только ей не станет скучно. Или если она не заснет.

Чарли ухмыльнулся, но, увидев ее лицо, тут же осекся.

– Такое уже бывало, – пожала плечами Комако.

– А что, если доктор Бергаст все еще там? – спросил Чарли. – Допустим, я залезу в окно, а он…

– Нет. Я видела, как он уходил.

– А что, если он вернется?

– Зачем ему возвращаться?

– Ну, не знаю. Не может заснуть? Забыл что-то?

Комако вгляделась в темноту. Девушка была ниже его почти на голову.

– Если не хочешь этого делать, Чарли…

– Я этого не говорил.

– Если ты не хочешь этого делать, можешь не делать, – тихо продолжила она. – Никто не подумает о тебе плохо, если ты испугаешься и откажешься.

– Я не боюсь, – пробормотал Чарли.

Высунувшись из-за угла, он прислушался к ночным звукам, а затем жестом указал на восточное крыло.

– Вон то окно? Под той причудливой крышей? Почти не за что зацепиться.

– Поэтому ты нам и нужен.

Он понял, что она хочет сказать. Комако имела в виду, что это очень опасно, что, упав, можно получить ужасную травму и что им нужно тело, любое тело, которое, сорвавшись, плюхнется с высоты в тридцать футов на булыжники, не превратившись в кровавое месиво. В буквальном смысле. Другими словами, им нужен был человек, который мог бы снова и снова ломать себе кости и при этом не попасться.

Но ему тоже было кое-что нужно. И он не собирался покидать кабинет Бергаста, пока не получит это.

«Ты все еще чертов дурак, – думал он про себя, пригнувшись, бесшумно пробегая через двор. – Просто не можешь удержаться, чтобы в очередной раз не вляпаться».

В этот самый момент Рибс считала цветы на обоях в восточном крыле. Дойдя до шестисот двенадцати, она подняла голову и сбилась со счета. Решив, что цветы, должно быть, двигаются, девочка начала сначала.

Рибс сидела у самой стены, поджав колени к груди, и изнывала от скуки. Она была невидима, но ощущала скудный свет на своей коже покалыванием электрических искр. Как если бы обнаженной лежала в ванне с гвоздями.

После ухода доктора Бергаста его слуга погасил свечи и запер двери. В пустом и мрачном коридоре было жутковато. Удостоверившись в том, что осталась одна, Рибс на всякий случай дернула ручку двери, но та, конечно же, не поддалась. Она замерла у окна. Снаружи стояла темнота. Не было видно ни Чарли, ни Комако, и ей пришло в голову, что они не придут, потому что все это лишь шутка: она проведет здесь, в восточном крыле, всю ночь, а утром друзья расскажут ей об этом и посмеются.

Рибс ухмыльнулась. Возможно, так и поступила бы она сама. Но Ко не такая.

В углу коридора стоял старый застекленный шкаф, заполненный фотографиями и гравюрами, на которых в буколическом духе был изображен Карндейл таким, каким он был многие десятилетия назад. Рибс вгляделась в картинки, попытавшись найти окна спален для девочек, но они были расположены не на тех местах.

Она удивилась, узнав, что Чарли согласился помочь им. Да, она сама уверяла Ко и Оскара, что парень согласится, что он как раз из тех людей, которые точно были бы за, но все же не до конца в это верила. Интересно, что сказала Ко, чтобы убедить его? Рибс вдруг ощутила резкий укол ревности, поняв, что они сейчас наедине.

«Ну и черт с ними», – подумала она. Чарли скоро придет. Прошло уже довольно много времени. Пора бы. Она прислушалась, надеясь уловить шорох с внешней стороны стены или позвякивание черепицы на крыше. Но вместо этого услышала нечто другое: шаги, уверенно приближающиеся прямо к ней.

Кто-то шел к кабинету.

Развязав шнурки на ботинках и оставив плащ сложенным у водосточной трубы, Чарли закатал штанины. Комако за ним не пошла, и когда он обернулся, то не увидел ее.

Шагнув назад, он окинул взглядом мрачное поместье. Кабинет Бергаста находился на самом верху, в эркере с зубчатой крышей, на высоте трех этажей. Слева располагался балкон, а под ним, на первом этаже, крытый шифером вход. По всему фасаду из стены выступали плиты; древнюю каменную кладку пересекали водосточные трубы.

Ничего не стоит сорваться.

Чарли сжал губы и поморщился. Затем легко шагнул вперед и, подтянувшись, залез на шиферную крышу навеса над входом. Он чувствовал, как Комако наблюдает за ним из темноты, и старался двигаться медленно, уверенно, словно отлично знал, что делает.

Вот только лазать он никогда не умел, и у него было плохое предчувствие, что, карабкаясь в темноте по внешней стороне здания, он выставит себя на посмешище.

«По крайней мере, не идет дождь», – подумал он.

Больше всего он боялся, что кто-то, кто угодно, пройдет мимо окна в западном крыле, выглянет наружу и увидит его, пауком ползущего по стене. Или кому-то по какой-то причине вздумается прогуляться по двору, и этот человек услышит шорох и позвякивание черепиц под его ногами.

Прижавшись к стене всем телом, Чарли постарался вытянуться, кончиками пальцев нащупывая подоконник на втором этаже. Наконец, надежно зацепившись за каменный выступ, он, задыхаясь, заработал ногами, пытаясь поднять свое тело и неловко извиваясь.

Рядом оказалось что-то вроде угла, и он уперся в него плечом, подтянулся и ухватился за железные прутья на подоконнике сверху, а затем развернул свое тощее тело и как бы зашагал ногами вверх. Точнее, заскользил –