— Хотел бы и я там оказаться, — сказал я. —Можно от вас позвонить?

По наитию я не стал набирать номер «Зеленой зависти»,указанный в объявлении. Я подсчитал узелки, завязанные Генри на шнурке, инабрал получившийся номер.

— Издательство «Янус», — ответил гнусавыйголос. — «Зеленая зависть». Не вешайте трубку.

Аппарат уронили на пол. Я услышал, как тяжелые шагипрошаркали по сугробам скомканных бумаг.

— Сработало! — заорал я, испугав бедную миссисГутиеррес, она даже отшатнулась от меня. — Номер совпал! — прокричаля выпуску «Зеленой зависти», который держал в руке.

Для чего-то Генри узелками обозначил на своем памятномшнурке номер издательства «Янус».

— Алло, алло! — звал я трубку.

Но слышно было только, что в далекой редакции «Зеленойзависти» дико визжит какой-то маньяк, прикованный рехнувшимися, бешенобренчащими гитаристами к электрическому стулу. А два гиппопотама с носорогом,отплясывая в сортире фанданго, пытаются заглушить их музыку. В этом бедламекто-то упорно стучал на машинке. А кто-то наигрывал на гармошке под барабан.

Подождав минуты четыре, я грохнул трубку на рычаг и внеистовстве ринулся к дверям.

— Мистер, — закричала миссис Гутиеррес, —почему так волнуешься?

— Почему, почему! Заволнуешься тут! — надрывалсяя. — Кто-то бросает трубку и больше не подходит к телефону, а у меня нетденег, чтобы добраться до этой сволочной редакции, она где-то в Голливуде, извонить снова нет смысла — трубка-то снята, а время поджимает, и еще Генрипропал! Неужели он умер, черт побери?

«Не умер, — должна была сказать миссисГутиеррес, — просто спит».

Но она ничего не сказала, и я, мысленно поблагодарив ее заэто, вынесся вихрем в холл, не зная, куда бежать. Даже на то, чтобы доехать доГолливуда на несчастном красном трамвае, денег у меня не было. Я…

— Генри! — крикнул я в лестничный пролет.

— Да? — отозвался голос.

Я повернулся, как ужаленный, и вскрикнул. Передо мной былатемнота.

— Генри! Это…

— Я, — сказал Генри и выступил в едва заметноепятно света. — Уж если Генри решил спрятаться, так он спрячется какследует, его никто не найдет. Этот мистер Подмышки опять был здесь. Думаю, онзнает, что мы знаем обо всей этой каше. Я услышал, как он крадется по крыльцупод моим окном. Все бросил как попало и сбежал. Ты нашел, что я бросил?

— Да. Трость и шнур с узелками, — догадался, чтоони означают номер телефона.

— Хочешь, расскажу про эти узелки и этот номер?

— Хочу, конечно.

— За день до того как Фанни ушла от нас навсегда,услышал я, как в коридоре кто-то плачет. Она стояла у моей двери. Я открыл —пусть, думаю, вся эта печаль ко мне войдет. Не часто я встречал ее наверху, онаже не могла подниматься, для нее это смерть была! «Я не должна была этогоделать! — плачет она. — Я сама во всем виновата», только и повторяет.«Вот, Генри, возьми это барахло и побереги его, — говорит. — Какая жея дура». И сует мне старые пластинки и какие-то газеты. «Это оченьважно», — говорит. Ну а я подумал: «Что за черт?» Но поблагодарил, всевзял, а она так и пошла к себе вниз, плачет в голос и твердит: «Какая я дура».Эти газеты и пластинки я сунул куда-то и думать о них забыл. А вот когда Фанниотпели, похоронили и в землю зарыли, я раз утром наткнулся рукой на этипаршивые бумаги и думаю: «Что это еще такое?» Позвал миссис Гутиеррес испрашиваю ее по-английски и по-мексикански: «Что это?» Она эти газетыпросмотрела и увидела, что в пяти разных номерах одни и те же слова обведенычернилами. И номер телефонный всюду указан одинаковый. Ну я и начал гадать, счего бы это Фанни так горько плакала и что это за номер, вот и завязал узелки.А потом позвонил. Ты звонил?

— Да, Генри, — подтвердил я. — Я нашел однутакую газету у Фанни в квартире. Что же ты мне раньше про них не говорил?

— А зачем? Я думал, это глупость какая-то. Дамскиештучки. А ты-то прочел газету? Мне миссис Гутиеррес прочитала, плохо, но прочлавслух. Я только смеялся. «Боже, — думал я, — ну и чушь собачья!»Только теперь я думаю по-другому. Кто-то прочел этот бред и клюнул?

— Фанни клюнула, — с трудом выговорил я.

— Ну а скажи мне, когда ты набрал этот чертов номер,какой-то сукин сын снял трубку, ответил, собрался кого-то позвать и больше невернулся?

— Все точно так, тот же сукин сын, — сказал я.Генри начал подталкивать меня к открытой двери своей комнаты, будто я тоже былслепой. Я не протестовал.

— Как же у них дела идут в этой газете? —подивился он.

Мы уже приблизились к его двери.

— Думаю, когда тебе на все наплевать, — сказаля, — деньги к тебе сами плывут.

— Точно! Со мной всегда была одна беда — мне до всегоесть дело. Вот ко мне деньги и не плыли. Ну и не надо! У меня и так наличныхденег полно…

Он замолчал, услышав, как я втянул в себя воздух.

— Вот, вот, так дышит тот, кому хочется одолжить моинакопленные денежки! — улыбнулся он, спокойно кивнув.

— Только если ты поедешь со мной, Генри. Поможешь найтинегодяя, издевавшегося над Фанни.

— Подмышки?

— Подмышки!

— Мой нос к твоим услугам. Пошли.

— Нам нужны деньги на такси, Генри. Надо сэкономитьвремя.

— В жизни не ездил на такси, зачем оно мне теперь?

— Нам нужно успеть в эту редакцию, пока она незакрылась. Чем скорее мы все выясним, тем спокойнее можно будет действовать. Яне желаю больше всю ночь тревожиться, как ты тут, и трястись за самого себя всвоей лачуге.

— У Подмышек острые зубки, да?

— Да уж, в этом лучше не сомневаться.

— Пошли! — Генри, улыбаясь, обошел своюкомнату. — Поищем-ка, где слепой прячет денежки. А по всей комнате! Датьвосемьдесят баксов?

— Нет, что ты!

— Шестьдесят? Сорок?

— Двадцать — тридцать хватит за глаза!

— Ладно. — Генри остановился, захрюкал, засмеялсяи вытащил из бокового кармана брюк толстую пачку денег. И стал отсчитыватьбумажки.

— Вот сорок баксов!

— Скоро отдать не смогу, учти.

— Ну, если мы отыщем этого гада, который насмертьнапугал Фанни, ты мне ни цента не будешь должен. Держи деньги! Захвати моютрость. Запри дверь — и вперед! Поехали, найдем идиота, который снимает трубкуи отправляется в отпуск.