Среди ночи я проснулся. Рядом со мной было пусто, но песоквсе еще сохранял тепло там, где, свернувшись калачиком под боком у бедногописателя, спала Констанция. Я встал и услышал, как она, словно тюлень,вспенивает воду далеко в море. Когда она выбежала из воды, мы прикончилишампанское и спали до полудня.

День выдался такой, когда и в голову не приходитзадумываться о смысле жизни, лежи себе наслаждайся погодой, и пусть жизненныесоки текут и переливаются. Но все-таки мне надо было поговорить с Констанцией.

— Я не хотел портить вчерашний вечер. Господи, так счастливбыл, что ты жива! Но, по правде говоря, все как в бейсболе — одного убрали,вышел второй. Мистер Дьявол-во-Плоти, который болтался на берегу у тебя подокнами, удрал: он испугался, что решат, будто ты утонула по его милости. А онтолько и хотел тряхнуть стариной, как в двадцать восьмом году, порезвитьсясреди ночи, поплавать голышом. И вместо этого ты, как он вообразил, утонула наего глазах… Вот он и сбежал, но тот, кто направил его к тебе, все еще здесь.

— Господи, — прошептала Констанция. Веки, закрывавшиеее глаза, вздрагивали, как два паука. Она устало вздохнула. — Выходит, этовсе-таки не кончилось?

Я сжал ее испачканную песком руку. Констанция долго лежаламолча, потом, не раскрывая глаз, спросила:

— А холодильник Фанни при чем? Ведь я так и невернулась туда — сто лет назад — заглянуть в него. А ты как раз заглядывал иничего не увидел.

— Потому-то я и хочу посмотреть снова. Все горе в том,что комната опечатана.

— Хочешь, чтобы я взломала замок?

— Констанция!

— Я проберусь в дом, выгоню из коридоров привидения, тыотколотишь их дубинкой, потом мы сорвем печать с дверей, утащим Фаннины банки смайонезом и на дне третьей банки обнаружим ответ на все загадки, если толькоего уже не похитил кто-то другой или не испортил.

Вдруг муха, жужжа, коснулась моего лба. В головешевельнулось какое-то забытое соображение.

— Кстати, я вспомнил один рассказ, я давным-давно читалего в каком-то журнале. Девушка на леднике упала и замерзла. Через двести летледник растаял, а девушка осталась такая же молодая и красивая, как в тот день,когда упала.

— У Фанни в холодильнике ты красивых девушек ненайдешь, не жди!

— Да, там будет какая-нибудь жуть.

— А когда ты найдешь — если найдешь — эту жуть, ты еевытащишь и уничтожишь?

— Да, и не один раз, а девять! Точно! Девяти, пожалуй,хватит!

— Как звучит та несчастная первая ария из«Тоски»? — спросила Констанция. Ее лицо под загаром побледнело.

В сумерках я вышел из машины Констанции у дома Фанни. Ввестибюле вечер казался еще темнее, чем на улице. Я долго вглядывался втемноту. Мои руки, державшие дверцу машины, дрожали.

— Хочешь, чтобы мамочка пошла с тобой? — спросилаКонстанция.

— Слушай, побойся Бога!

— Ну прости, малыш. — Она похлопала меня по щеке,влепила мне такой поцелуй, что мои веки взлетели над глазами, как шторы надокнами, и всунула мне в руки листок бумаги. — Здесь телефон моего бунгало,он зарегистрирован на имя Трикси-Фриганза. Помнишь, была такая девица — море поколено? Не помнишь? Дурачок! Если тебя скинут с лестницы, вопи во все горло!Если найдешь гада, подкрадись, встань сзади вплотную, как в конге, и сбрось егосо второго этажа! Мне подождать тебя?

— Констанция! — взмолился я. Спускаясь с холма,она не преминула проскочить под красный свет.

Я поднялся в верхний холл, навеки погруженный во тьму.Лампочки из него украли давным-давно. И вдруг услышал, как кто-то бросилсябежать. Шаги были легкие, словно бежал ребенок. Замерев, я вслушивался.

Шаги затихали, бегущий спустился с лестницы и выскочил взаднюю дверь.

В холле потянуло ветром, и он принес с собой запах. Как разтот, о котором говорил слепой Генри. Пахло одеждой, годами висевшей на чердакебез проветривания, и рубашками, которые месяцами не сменялись. Было такоечувство, будто я оказался в полночь в глухом переулке, куда наведалась, чтобызадрать ноги, целая свора собак с бессмысленными улыбками на мордах.

Запах подстегнул меня, и я помчался во всю прыть. Добежав додвери Фанни, я затормозил. Сердце в груди колотилось как бешеное, а пахло здесьтак сильно, что я начал хватать ртом воздух. Он стоял здесь только что! Надобыло сразу бежать за ним, но мое внимание привлекла дверь. Я вытянул руку.

Дверь на несмазанных петлях тихо качнулась внутрь.

Кто-то сломал замок на двери Фанни.

Кому-то здесь что-то понадобилось.

Кто-то приходил сюда что-то искать.

Теперь настала моя очередь.

Я вступил в темноту, хранящую воспоминания о вкусной еде.

Здесь пахло точно в магазине деликатесов, в этом тепломгнезде, где двадцать лет пасся, лакомился и пел большой, милый, добрый слон.

«Интересно, — мелькнуло у меня в мозгу, — сколькоеще будет держаться здесь аромат укропа, закусок и майонеза? Скоро ли онвыветрится и развеется по длинным лестницам? Но приступим…»

В комнате царил ужасающий беспорядок.

Тот, кто побывал здесь, вывернул содержимое полок, ящиковбюро, шкафов. Все было выброшено на пол, на линолеум. Партитуры любимых оперФанни перемешались с разбитыми патефонными пластинками, которые, видно, кто-торасшвыривал ногами или в горячке поисков разбивал о стенку.

— Господи, Фанни, — прошептал я, — какоесчастье, что тебе не довелось этого увидеть!

Все, что можно было перевернуть и сломать, было сломано.Даже громадное, похожее на трон кресло, в котором лет пятнадцать царствовалаФанни, было опрокинуто, как опрокинули и его хозяйку.

Но в единственное место этот мерзавец не заглянул, и туда-тодолжен был заглянуть я. Спотыкаясь об обломки на полу, я схватился за ручкудверцы холодильника и дернул ее на себя.

В лицо мне пахнуло прохладным воздухом. Я пристально всматривалсявнутрь, как всматривался несколько ночей назад, до боли напрягая глаза,стараясь увидеть то, что должно было лежать у меня перед носом. То, что искалздесь тот, кто прятался в холле, — незнакомец из ночного трамвая. Искал ине нашел, оставил мне.

Все в холодильнике выглядело точно так же, как всегда.Джемы, желе, приправы для салатов, привядшая зелень — передо мной переливаласьвсеми красками холодная святыня, которой поклонялась Фанни.

И вдруг я резко втянул в себя воздух.