Засунув руку внутрь, я отодвинул к задней стенке баночки,бутылки и коробки с сыром. Все они стояли на тонком, сложенном пополам листебумаги, который я сперва принял за подстилку, впитывающую капли.

Я вытянул бумагу и в слабом свете холодильника прочел «Янус.Еженедельник Зеленая зависть».

Не закрыв дверцу, я, шатаясь, пробрался к креслу Фанни,поднял его и рухнул дожидаться, когда мое сердце угомонится Я переворачивалбледно-зеленые газетные страницы На последней были напечатаны некрологи ичастные объявления. Я пробежал их глазами. Ничего важного не заметил,просмотрел еще раз и увидел…

Маленькое обращение, отмеченное красными чернилами.

Вот, значит, что он искал, чтобы унести с собой и уничтожитьследы Почему я решил, что именно это объявление? Вот что в нем говорилось:

"ГДЕ ТЫ СКРЫВАЕШЬСЯ ВСЕ ЭТИ ГОДЫ? МОЕ СЕРДЦЕИЗБОЛЕЛОСЬ, А ТВОЕ? ПОЧЕМУ НЕТ НИ ПИСЕМ, НИ ЗВОНКОВ? КАКОЕ СЧАСТЬЕ ДЛЯ МЕНЯ,ДАЖЕ ЕСЛИ ТЫ ПРОСТО ПОМНИШЬ ОБО МНЕ, ТАК ЖЕ КАК Я О ТЕБЕ. СКОЛЬКО ВСЕГО У НАСБЫЛО, И МЫ ВСЕ ПОТЕРЯЛИ! ПОКА ЕЩЕ НЕ ПОЗДНО ВСПОМНИТЬ, ВЕРНИСЬ, НАЙДИ ДОРОГУОБРАТНО.

ПОЗВОНИ".

И подпись «КТО-ТО, КТО ЛЮБИЛ ТЕБЯ ДАВНЫМ-ДАВНО».

А на полях кто-то нацарапал:

«КТО-ТО, КТО ЛЮБИЛ ТЕБЯ ВСЕМ СЕРДЦЕМ ДАВНЫМ-ДАВНО».

Господи помилуй! Пресвятая Богородица!

Не веря своим глазам, я перечитал объявление раз шестьподряд.

Выпустив газету из рук, я наступил на нее и подошел коткрытому холодильнику немного остыть.

Потом снова вернулся и перечитал проклятое объявление вседьмой раз.

Ну и дьявольская же штука! Ну и ловко сработано! Каковаприманка! Гарантированная, безотказная ловушка!

Прямо-таки Роршаховский тест[142]!Торжество хиромантии! До чего же завлекательная жульническая лотерея, тут жеставишь, тут же выигрываешь! Эй, женщины, мужчины, старые, молодые, брюнеты,блондины, худые и толстые! Смотрите! Слушайте! Это ВАМ!

На такое объявление может отозваться кто угодно — всякий, ктокогда-то кого-то любил и лишился своей любви, и, говоря «всякий», я имею в видулюбого одинокого человека в нашем городе, в нашем штате, в целом мире!

Кто бы, прочитав это, не соблазнился поднять трубку, набратьномер и темным вечером наконец-то прошептать:

— Я здесь. Приходи, прошу тебя!

Стоя посреди комнаты, я пытался представить себе, чтопережила Фанни в тот вечер — палуба ее корабля скрипела, когда она под звукискорбящей на патефонном диске «Тоски» всем своим грузным телом кидалась то водну, то в другую сторону, а холодильник с его драгоценным содержимым былшироко раскрыт, и глаза Фанни бегали, а сердце металось в груди, как колибри вогромном вольере.

Боже! Боже! Редактором такой газетенки мог быть только«Пятый всадник Апокалипсиса»!

Я просмотрел все остальные объявления. Под каждым значилсяодин и тот же телефонный номер. Только по нему вы получали сведения обо всем,что говорилось в объявлениях. И это был номер телефона проклятущих издателейгазеты «Янус. Еженедельник Зеленая зависть», чтоб им на том свете в огнегореть!

Фанни в жизни не купила бы такой газеты. Значит, кто-то ейдал ее или… Я замер и взглянул на дверь.

Нет!

Кто-то подсунул газету в ее комнату, обведя краснымичернилами именно это объявление, чтобы она наверняка его увидела.

«КТО-ТО, КТО ЛЮБИЛ ТЕБЯ ВСЕМ СЕРДЦЕМ ДАВНЫМ-ДАВНО».

— Ах, Фанни! — в отчаянии вскрикнул я. —Несчастная дуреха! Как ты могла?

Распихивая ногами осколки «Богемы» и «Баттерфляй», ядвинулся к дверям, потом опомнился, вернулся к холодильнику и захлопнул дверцу.

На третьем этаже дела обстояли не лучше.

Дверь в комнату Генри была широко распахнута. Прежде яникогда не видел ее открытой. Генри любил, чтобы двери всегда были закрыты. Онне хотел, чтобы кто-то из зрячих имел перед ним преимущество. Но сейчас…

— Генри?

Я сделал шаг внутрь. Маленькая квартирка была аккуратноприбрана. Она поражала чистотой и порядком: каждая вещь на своем месте, всеначищено. Но в комнате никого не было.

— Генри?

На полу лежала его трость, рядом темный шнур — черный шпагатс завязанными на нем узелками.

Шнур и трость казались брошенными как попало, будто Генриобронил эти вещи в драке или забыл их, когда убегал…

Но куда?

— Генри?

Я поднял шнур и стал разглядывать узелки. Сперва два подряд,потом пропуск, еще три узелка, опять пропуск, потом узелки шли группами по три,по шесть, по четыре и по девять.

— Генри! — крикнул я громко.

И побежал стучаться к миссис Гутиеррес. Она открыла дверь,увидела меня и разрыдалась. Глядела на мое лицо, а слезы так и катились по еещекам. Протянув пахнущую маисовыми лепешками руку, она погладила меня по лицу.

— О бедный, бедный! Входи, ox, ox! Бедный! Садись,садись. Есть хочешь? Сейчас принесу. Нет, садись, садись. А кофе хочешь?Да? — Она принесла мне кофе и вытерла глаза.

— Бедный Фанни! Бедный Чокнутый! Что? Я развернулгазету и, держа перед ее глазами, показал объявление.

— Не читаю inglese[143], —попятилась она.

— И не надо! — сказал я. — Не помните? Фаннине приходила к вам звонить с этой газетой?

— Нет, нет! — И тут же краска залила ее лицо — онавспомнила! — Estupido[144]! Si! Приходила! А кудазвонила, не знаю!

— Она долго говорила, много?

— Долго. — Миссис Гутиеррес приходилось переводитьв уме каждое мое слово, но вот она энергично затрясла головой. — Si!Долго. Долго смеялся. Она так смеялся и говорил, говорил и смеялся!

«Смеялась, приглашая к себе Ночь, Бесконечность иВечность», — подумал я.

— И держала в руках эту газету? Миссис Гутиерресповертела газету, словно это была китайская головоломка.

— Может, si, может, no. Эту ли, другую ли? Не знаю. АФанни теперь у Бога.

Чувствуя, что потяжелел втрое, я повернулся и, держа в рукесложенную газету, прислонился к двери.