не доходя до Лихова переулка – то есть чуточку дальше от школы, чем я. Он почти каждый день заходил за мной по дороге в школу. «Кто там?» – всякий раз спрашивала мама в ответ на звонок. Он из-за двери отвечал: «Пон». Значит, он принял свое прозвище, правда в облагороженном и мужественном виде.

Сначала мы ходили просто так, разговаривая, а иногда молча, когда торопились. А потом, лет с тринадцати, когда начали как следует курить, мы, конечно, использовали это время для того, чтобы перед школой накуриться вдоволь. Курили тогда почти все и почти всегда. У нас в школе были два старшеклассника, Тырин и Климов, они курили трубки. Им подражали многие, я в том числе: купил себе трубку, потом раздобыл другую, получил в подарок третью. Михеев из параллельного класса продал мне за три рубля роскошную итальянскую «Савинелли», старую, с роговым мундштуком, большую. Однажды я, сойдя с троллейбуса, тут же вытащил из кармана потухшую трубку, стал раскуривать, локтем прижимая к себе портфель. «Господи! – услышал я рядом женский голос. – Это что ж такое! Дети трубку курят!» Наверное, я и вправду выглядел смешно.

Курили мы и в школе, прямо в туалете. Дым шел в коридор, а дело было на третьем этаже, как раз где была учительская. На туалетах не было табличек «Туалет» и тем более никаких картинок, а просто было написано «Для мальчиков» и «Для девочек». Рядом, стенка в стенку. А еще рядом была отдельная комнатка для учителей, правда, на ней никакой надписи не было, и ключей специальных у учителей тоже не было, всем было понятно, что туда нельзя.

Новая директриса Марья Иванна врывалась в мальчиковый сортир с криком «Совсем обнаглели!» – но мальчики тут же, не выпуская сигарет из губ, становились вокруг толчков и расстегивали ширинки, делая вид, что мочатся. И кричали: «Ай-яй-яй, Марья Иванна, как вам не стыдно, как вам не стыдно! Это же комната для мальчиков!» Она громко кричала: «Тьфу на вас!» – и выбегала вон. Это я к тому, что никаких наказаний за курение в школе не было.

Три толчка (то есть три унитаза) было в нашем туалете. В «нашем» я говорю потому, что речь идет о сортире на третьем этаже, который был как раз напротив нашего класса. Хотя сортиры, конечно, были и на всех других этажах. Три толчка было, в два из них мы писали. Сбоку, правда, было еще два писсуара, но мы их как-то не очень жаловали. А третий был неприкосновенный – в него можно было только пепел стряхивать. Он назывался «толчок имени папы Шульца». А папа Шульц был наш завуч, учитель географии. Звали его Анатолий Иванович Старых. Очевидно, прозвание «папа Шульц» он получил после фильма «Бабетта идет на войну», там есть такой персонаж. Ох эти бесконечные дурацкие и чуточку жестокие шутки, связанные с сортиром. Обычно все писали, как говорится, в свое удовольствие. Но бывало и такое – все курят, а кто-то один вдруг вбегает и пристраивается. И тут же все остальные становятся вокруг него в кружок и начинают скандировать: «Не поссышь, не поссышь, не поссышь». И ведь действовало! Или забежит в наш сортир какой-нибудь второклассник и только пристроится, как какой-нибудь обалдуй из девятого класса как гаркнет на него: «Ты что, сюда ссать пришел? Здесь школа, здесь храм науки! Дома поссышь!» И второклассник смущенно убегал, бедняжка. А мы, конечно, дураки.

Прекрасно помню наших ребят.

Юра Назаров по прозвищу Киса, который мечтал стать летчиком, как его папа, полковник авиации, поступил в летное училище и разбился насмерть в один из первых полетов.

Сын высокопоставленного работника ЦК Миша Яблоков, который сердечно дружил с Леней Сорокиным, сыном водопроводчика. Миша был красавец: рослый, сероглазый, пепельно-русый, а Лёня – маленький, черненький, узкоплечий, с красными пятнышками на лбу и щеках. Миша жил в роскошной квартире, в доме с гранитным цоколем и колоннами вокруг окон, а Леня – в коммуналке, в ветхом домике: во двор через третью арку, вторая дверь налево, третий этаж без лифта, четыре звонка. В одной комнате с папой-мамой. Кружевная салфетка на телевизоре, коврик с оленями, никелированная кровать. Герань, кошка, абажур. Правда, Лёня к Мише в гости не заходил: уж больно там было торжественно и чудно́. А вот Миша к Лёне часто забегал. Я тоже был там пару раз, запомнил на стене портрет Лёни в красном пионерском галстуке – большая раскрашенная фотография. Комната хоть и одна, но взрослых не было – все на работе. А еще у Лёни была тетя в деревне, и она привозила самогон. Большая, литров на пять, бутылка стояла между шкафом и окном. Самогон был мутный и крепкий, от него шел упоительный запах дрожжей: я пробовал, мне понравилось.

Володя Белов – человек выдающегося самообладания и великодушия, как я теперь понимаю. Он был значительно выше меня ростом и гораздо сильнее, а я был очень горяч и падок на драку. Но всякий раз, когда я, уж не помню, по какому поводу – может быть, за какое-то не так услышанное мною слово – набрасывался с кулаками на Володю Белова, он своими длинными и сильными руками держал меня на отлете и говорил: «Прошу тебя, успокойся». Я кричал ему: «Ну давай стыкнемся! Давай стыкнемся!» – то есть подеремся как следует. А он отвечал: «Я слишком высоко ценю наши хорошие отношения, чтобы принимать твой непродуманный вызов». Вот так! Недаром его папа был каким-то крупным дипломатом.

Веселый парень Вовка Израилов, сын нашей классной руководительницы в последних классах. У нее была другая фамилия. Смешно было слушать, как она говорит: «Израилов, к доске» – и никогда не ставит ему выше четверки.

Очень дружил я с Ваней Лактионовым, сыном знаменитого советского художника, автора «Письма с фронта» и многих других картин, которые несправедливо ругали за прописулечность – то есть за неимоверно тщательную и гладкую выписанность каждой детали. Я очень часто бывал в этом доме на улице Горького рядом с Залом Чайковского, там, где висит мемориальная доска Фадеева.

Мы с Ваней увлекались рыбками. У нас – да и у многих ребят из класса – были аквариумы, и в них плавали всякие барбусы, скалярии, данио-рерио. Ваня в седьмом классе был уже профессионал: споро ловил и пересаживал рыбок, научил меня варить «менделеевскую замазку», выбирать правильный корм, сажать водяные растения. Но у меня рыбки в конце концов не прижились, постепенно передохли все до одной. У папы есть рассказ «Живой уголок» – как Дениска просил маму купить ему аквариумных рыбок, но мама отказалась – рыбки были слишком дорогие. «Пойдем-ка,