Салтыкова был исполнен только в первой его части. При указе от 17-го июля ему прислана следующая «секретная», записка, заключавшая программу переговоров:

«Мирные наши условия с Швецией полагаются в следующих артикулах:

«1-й, чтобы мир, спокойствие, доброе согласие и дружба пребывали вечно на твердой земле и на водах; а потому все действия везде прекращены быть долженствуют.

«2-й, границы обеих Держав имеют навсегда остаться как оные по силе Абоского договора до разрыва и начатия настоящей войны были.

«3-й, вследствие того войска долженствуют выведены быть каждой из воюющих держав буде имеются в стороне другой державы, в полагаемый тому срок.

«4-й, пленные разменяны и отпущены быть должны без выкупа расчета их содержания, а каждый только собственные долги частным людям заплатить обязан.

«5-й артикул Абоского договора о салюте между кораблями и судами взаимными свято исполняем быть должен.

«6-й, ратификации государские в течении двух недель, или и скорее разменяны быть должны.

«В сем состоит наш ультимат, из которого уже никакая перемена места иметь не может; а при дальнем в том упорстве к крайнему сожалению продолжение войны неизбежно».

Этот «ультимат» с очевидностью показывает, что намерение Екатерины вовсе не было, как писал Безбородко, чтобы «с шведами непременно помириться, соблюдя только décorum». Но с другой стороны программа представляла крупный пропуск: в ней вовсе не упоминалось о возобновлении или о сохранении силы прежних договоров Ништадтского и Абоского. Упоминание лишь некоторых пунктов последнего свидетельствовало, что остальные в соответственной мере теряют силу. Теряло, следовательно, силу и то постановление Петровского договора, по которому Россия гарантировала в известной мере сохранение в Швеции конституции 1720 г. В силу её король не имел права начинать войну без согласия сейма. Было ли такое умолчание последствием сознания, что, не смотря на этот пункт, Густав мог однако и сделать революцию 1772 года, и начать войну 1788; или же вообще хотели устранить лишние поводы к затруднениям в заключении мира? Между советниками Екатерины были насчет этого пункта несогласия, но в конце концов Императрица оказалась на стороне тех, кто отрицал серьезный смысл означенной гарантии. Вопрос был решен в таком направлении еще задолго до окончательных мирных переговоров, именно в конце предшествовавшего 1789 г. 20-го декабря Безбородко, написав гр. C. Р. Воронцову в Лондон о желании мира с сохранением только décoruma, пояснял: «для того мы с графом Александром Романовичем (Воронцовым же) весьма не хотели вносить пункта о несвободе короля начать войну без сейма. Сей пункт самый пустой и ненадежный, и для того я, в осторожность вашу, напишу, что он оставлен тут по настоянию моего старшего товарища, но могу притом уверить, что Государыня на него настоять не хочет, ежели встретятся затруднения». Из приведенного ультимата оказывается, что теперь предусмотрительные настояния гр. Остермана потеряли силу и Екатерина действительно не давала значения вмешательству во внутренние дела Швеции. В течение переговоров оно, как увидим, всплывало наружу, но и тут было легко устранено. Позднее, когда по заключении мира бар. Пален отправлялся послом в Стокгольм, Императрица сказала ему, «чтобы имел глаза и уши, но сам бы ни во что не мешался».

II. Совещания

По получении программы, состоялось наконец в воскресенье, 21 июля (1 августа), свидание Игельстрёма с Армфельтом. Первый приехал в Коувола, а последний в Перелла, и оттуда съехались между аванпостами. Места эти были выбраны, чтобы по возможности избежать огласки. Король находился в Пампола, верстах в 16-ти. Каждому генералу сопутствовало несколько офицеров; совещание происходило под открытым небом[99].

Свидание произвело на Игельстрёма настолько благоприятное впечатление, что он предвидел уже скорое выполнение начатого дела согласно воле Императрицы. Искренность была написана на лице его собеседника, и он заключал, что король действительно желает мира и отдается ему со всем усердием. «Разумеется, — говорил Игельстрём, — нельзя видеть в сердце человека и можно ошибаться, но едва ли, кажется, в настоящем случае».

Прежде всего, коснулись вопроса о границах. Армфельт на первых порах выразил желание некоторой территориальной уступки. На это Игельстрём дал ему понять, что постыдный для той или другой стороны мир не мог бы сблизить государей и не был бы делом, которым им, переговорщикам, можно заниматься. Так как вопрос шел об установлении действительного мира и спокойствия, то русский уполномоченный предложил прекратить всякий об этом разговор, тем более что Императрица в праве была бы требовать некоторых жертв в возмещение военных расходов. Армфельт после сего просил, нельзя ли найти какой-либо способ, не уклоняясь от основания неприкосновенности обоюдной территории, побудить Императрицу отдать, по крайней мере, то, что пограничные комиссары уступили будто бы России против Абоского договора? Так как Игельстрёму это обстоятельство не было известно, то Армфельт разъяснил ему что по трактату граница определяется водяными урочищами, и что, следовательно, первый левый берег Кюмени, которая при впадении в Финский залив делает несколько рукавов, и должен бы быть пограничным; между тем по небрежности яко бы шведских комиссаров граница отнесена к последнему рукаву. По словам Армфельта король желал бы лишь такого пожертвования со стороны Императрицы[100]. На это Игельстрём дал понять, что включением и подобного условия в трактат достоинство его Государыни было бы задето. Армфельт с своей стороны просил собеседника подумать нельзя ли было бы склонить Императрицу сделать этот подарок в какой либо другой благовидной форме. Игельстрём замолчал, и разговор по этому пункту прекратился.

Затем Армфельт пробовал почву насчет медиации Густава в турецких делах России. Игельстрём находил, что этот пункт может устроиться без больших затруднений.

На третьем месте шла речь о шведских беглецах. Густав, при всяком случае, интересовался сведениями об их житье-бытье в России[101]. Естественно он мог ожидать со стороны Императрицы каких-либо шагов в их пользу. Армфельт очень убеждал Игельстрёма сделать все возможное для того, чтобы склонить Императрицу не требовать от Густава ничего по этому пункту. Король, по его словам, думает что не согласно было бы с великодушием Императрицы принуждать его жить с его заклятыми врагами. С своей стороны, не быв ничем стеснен, он охотно предоставит им спокойно жить за границей[102].

При всех этих объяснениях шведский уполномоченный несколько раз возвращался к тому, вполне ли Игельстрём уверен, что Екатерина искренно желает мира? Такие необычайные повторения побудили и русского делегата выразить подобное же сомнение на счет. Густава. Из дальнейших разговоров на эту тему, совершенно впрочем конфиденциальных, выяснилось, что прусский посланник Борк предупреждал Густава не доверять намерению русских заключить сепаратный мир, и что все клонилось будто бы только к