проволочке времени. Подобным образом и английский посланник при петербургском дворе писал некоему Шмидту, следовавшему везде за Густавом, что этот двор желает вести переговоры с королем без всякой иностранной медиации единственно с целью дать принцу Нассау время оправиться после свенскзундского погрома.

Эти инсинуации были предметом продолжительных объяснений. Игельстрём старался доказать насколько и Пруссия и Англия заинтересованы в том чтобы мир не был заключен без их участия. Армфельт с своей стороны уверял, что нельзя себе вообразить в какой мере иностранные министры выслеживают короля, тогда как он не видит от названных дворов, в руки коих лопал, ничего кроме интриг[103]. Ему против воли приходится вести войну; но тем более и от всего сердца желает он дружбы Императрицы. Преданный королю Армфельт старался убедить своего собеседника, что Густава не довольно знают, что он одарен истинным чувством и горячо желает блага своему отечеству, но к несчастью иногда по избытку доброты допускает к себе людей лживых и двуличных, но настолько ловких, что они ему даже нравятся. В конце концов, решено было торопить переговоры всеми мерами, чтобы обмануть бдительность иностранных министров. Армфельт вызвался просить короля распустить слух, что свидания имеют предметом обмен пленных. Игельстрём удостоверил Армфельта, что мир может быть окончательно заключен и подписан не далее семи дней, если последует соглашение по предложенным пунктам. В течение трех суток Императрица может снабдить его или кого другого нужными полномочиями. Армфельту нужно было на это всего несколько часов.

В тот же день вечером Армфельт известил под рукой, что король переехал в верельский лагерь. Чтобы не терять его из глаз, отчасти же по действительно болезненному положению Армфельта, которому переезд в назначенный сперва для переговоров пункт Валькиала был очень затруднителен, решено было продолжать переговариваться по-прежнему между аванпостами. Игельстрёму близость короля очень не нравилась; можно было бояться как бы он, прервав переговоры, не ударил на русский правый фланг, тем более что в верельском лагере у него было от 4 до 5. тыс. человек. Приходилось быть настороже.

Сведения о бывшем свидании не замедлили быть доставлены в Петербург. Екатерина настаивала на том, что переговоры не должны останавливать военных действий, о чем 24-го июля и последовал новый указ Салтыкову. Одновременно написано и полномочие Игельстрёму не только вступить в переговоры о мире с лицом, уполномоченным от короля шведского, но и заключить и подписать договоренные условия и проч. В рескрипте лично барону Игельстрёму от 25 июля выражено удовольствие Императрицы как по поводу всего высказанного Армфельтом, так и поведения самого Игельстрёма.

Недолго длилось однако удовольствие Императрицы. Не успели отправить только-что упомянутый рескрипт, как из главной квартиры получены были другие известия, и вместо приятных надежд в Царским Селе раздались громы негодования. В новых объяснениях уполномоченных была туча их породившая.

Второе свидание Армфельда с Игельстрёмом состоялось 22 июля (2-го августа), в девять часов утра, и длилось целые пять часов. Уже одно это было дурным признаком. Оказался крупный камень преткновения там, где его можно было ожидать уже и по первому совещанию. То был второй пункт русского ультимата, т. е. вопрос о границах. Армфельт сильно настаивал на своем. Игельстрём догадывался впрочем, что пререкания с шведской стороны вызывала собственно не столько сущность дела, сколько желание иметь в трактате пункт, который удостоверил бы страну что Густав достиг желаемого, т. е. исправил границу. Нельзя впрочем не заподозрить русского уполномоченного в слабости его возражений коллеге. В отчетах своих он сам признавал, что границы действительно «не определены точно, что есть местности и на них крестьяне не принадлежащие будто бы ни тому, ни другому государству. Пограничные гарнизоны, преимущественно шведские, по отзыву Игельстрёма, испытывали во время мира существенные затруднения для передвижения не только целых полков, но даже отдельных рот; начальство каждый раз должно было просить на то разрешение русских властей, так как по извилистости пограничной черты приходилось вступать на русскую территорию. Наклонный уже поэтому к некоторой уступчивости, Игельстрём согласился на то что второй пункт будет, по предложению короля, дополнен в таких выражениях: «как с Абоского мира границы не были регулированы, то по заключении мира будут для точного их установления назначены особые комиссары, и если бы Императрица и Король признали за благо сделать в оных некоторые изменения, то о сем будет особо договорено и таковая дополнительная конвенция будет включена в настоящий мирный трактат».

Вопрос о медиации к заключению мира между Россией и Турцией, к которому Игельстрём отнесся также весьма снисходительно еще при первом свидании, не был предметом особых прений и в нем русский уполномоченный уступал без сопротивления. Настояния Армфельта мотивировались тем, что Густав не может отказаться от предложения в этом деле добрых услуг, иначе он дал бы своему союзнику повод упрекнуть в том, что о нем, султане Селиме, совсем забыли при заключении трактата. По уверению Армфельта, в случае отказа по этому пункту, честь короля была бы задета до крайней степени, тем более что, соображаясь с волею Императрицы, он едва коснулся этой чувствительной струны и что в существе он для себя ничего не желает. Игельстрём со своей стороны полагал, что в глубине души Армфельта было желание дать королю возможность попользоваться несколько лишних месяцев турецкой субсидией.

Рассуждения заключились тем, что Игельстрём предоставил проектировать такой дополнительный параграф: «Король, желая положить конец этой войне, чтобы восстановить доброе согласие между ним и её Величеством Государыней Императрицей, остается в уверенности, что её Вел-во пожелает принять его добрые услуги для ускорения мира между Ею и Блистательной Портой, в случае если бы Порта пожелала принять таковые, само собой разумеется невооруженной рукой.

Кроме этих двух основных пунктов, Армфельт очень добивался, чтобы русский уполномоченный принял во внимание и предоставил включить в мирные предложения еще денежную претензию в 4 миллиона риксдалеров, которые Россия остается будто бы в долгу Швеции еще с Ништадтского мира; эта претензия была-де возобновлена и по Абоскому договору. Игельстрём дал понять своему собеседнику, что если начать делать разыскания с древнейших времен, то переговоры никогда не будут кончены; между тем надо избегать всего того что не включено в проект условий, дабы не прийти к прекращению переговоров. Эта реплика вызвала совершенно дружеское признание Армфельта, что удовлетворить его последнему заявлению собственно было бы неправильно и несправедливо, так как если король желает возместить расходы, произведенные страной на войну, то и Россия понесла от неё также убытки. Но дело в том, что король лично вошел в долги более чем на два миллиона риксдалеров, и Армфельт в